Дом, похожий на сторожку лесника, выплыл из снежной заверти, когда я, то проваливаясь, то снова выбираясь на наст, бесцельно брел по тому самому снежному полю. Я сразу понял, что это ее дом, потому что чуть левее, пряча кузовные рога, стоял утонувший колесами в снегу лесовоз.
Но у дома не было дверей, только это окно, которое – я знал – не открывалось ни внутрь, ни наружу. Поэтому я стоял, глядя на Буги, и не знал, позвать ее, или лучше развернуться и уйти назад, в белый космос заснеженного поля. Почему-то мне не хватало мужества ни на то, ни на другое.
Неожиданно Буги посмотрела на меня в упор и сказала:
– Моя проблема, братик, заключается в том, что ненавидеть легко на расстоянии. Это дает право на любые суждения и ошибки. А когда расстояние исчезает, все становится очевиднее и... глупее, что ли. И оказывается, что ненавидишь не кого-то, а свою собственную слабость, свое бессилие изменить то, что уже произошло. В этом вся фишка. А ты... просто оказался дураком, согласись. По большому счету – я это только потом поняла – я ненавидела твою любовь ко мне. Не ту, которую я испытала к этому придурку Боно, другую, но какая на хрен разница? Ты не сделал бы того, что сделал, не будь этой любви. Вот в чем беда, Макс. Ненависть никогда не существует обособленно, как факт, она всегда рикошетит в тебя самого.
– Я хочу войти, Буги, – сказал я, – мне чертовски холодно.
– Мне тоже, – сказала Буги, – но ты хотя бы жив.
Что-то невероятно холодное обожгло мои щеки. Я не сразу понял, что это замерзающие на морозе слезы. Стерев их со щек, я долго разглядывал свои руки. Помните тот момент в фильме «Солдат», когда он сидит в трубе, выброшенный обществом космических бомжей, вокруг кружит ураганный ветер, а по его щекам текут слезы. Он точно так же тогда вытер слезы и удивленно разглядывал их. Только его слезы не замерзали, превращаясь в лед.
Когда я поднял глаза, никакого дома уже не было, лишь стоял, все глубже утопая в снегу, старый лесовоз. А вокруг снова было снежное поле без конца и края. И ни одного следа вокруг, даже там, куда я проваливался, не удержавшись на насте. То ли снегопад успел все засыпать, то ли следов в этом белом мире не существовало по определению. Как и ориентиров. И мне показалось, а может быть, я понял – что не имеет никакого значения, куда идти. Особенно когда ты один, и нигде во вселенной нет человека, на чье тепло ты можешь рассчитывать и с кем готов поделиться своим.
И мне вдруг стало так по-детски пронзительно страшно, что я не выдержал и заорал во все горло, надеясь вызвать хотя бы эхо в этой белой пустоте...
* * *
Сабж тряс меня за плечи и что-то говорил. Я медленно оторвал голову от подушки. Было темно и холодно.
– Ты так заорал, что я чуть не обделался, – сказал Сабж, падая обратно на свой тюфяк. – Снятся кошмары?
– Нет. Буги. И еще кое-что.
Сабж очень долго молчал. Потом в темноте чиркнула спичка и затеплилась искра самокрутки. Я тоже сунул руку в кисет, достал полурассыпавшуюся папиросу, закурил.
– Знаешь, – сказала темнота голосом Проводника, – я, если честно, никогда ее особенно не любил. Она была... какая-то слишком настоящая. Это в ней и притягивало. Но, как я ни старался, сблизиться с ней на все сто не получалось. Это вообще никому не удавалось, даже, по-моему, Полковнику. А вы с ней много лет были вместе. Как ты смог этого добиться?
– Хрен знает. Наверное, я просто не парился по этому поводу, все получилось само собой. Однажды сорвался один из трипов, пришлось уносить ноги с точки. Группа была из шести человек, мы разбежались по машинам парами. И я оказался с Буги. Я тогда жил в Токио, она сказала, что давно присматривает там квартиру... Ну, короче, мы рванули ко мне... В общем, все как обычно, только без множественных половых извращений.
Сабж усмехнулся в темноте.
– Клевое выражение. Прикинь... Потерпевшему были нанесены множественные половые извращения.
Мы немного натужно посмеялись, но стало легче.
– Ну а что потом произошло?
– Между нами? Это долгая история. Если в двух словах... – Я вдруг очень ярко вспомнил только что приснившийся сон. – Если в двух словах, то я был идиотом и любил ее, как сестру, а она была идиоткой и любила меня, как брата. При этом нам обоим было насрать на человечество и человеческое. Нас просто перло от самой жизни, от того, как мы живем. А потом... Ну, может, мы повзрослели, а может, это закон такой гребаный, только мы оба в какой-то момент вписались и в человечество, и в человеческое. И оказалось... что мы к этому не готовы.
– Круто... Ладно, завтра рано выходим, давай спать.
Искра упала на пол, рассыпалась на множество мелких огоньков и погасла. Сабж заворочался на своем тюфяке, и через несколько минут его дыхание стало ровным. Я докурил самокрутку и тоже закрыл глаза. В ту ночь мне больше ничего не приснилось, а заснеженное поле с тех пор не снилось никогда.
Рано утром выйти не удалось. На рассвете резко похолодало, подул тяжелый, как промокший плащ, ветер, а потом хляби небесные разверзлись и открыли все краны, какие только были в наличии там, наверху. Вода падала стеной, не размениваясь на такие мелочи, как отдельные капли. Окрестности Глаза Дракона в течение четверти часа превратились в озеро землистого цвета. Мы наскоро перекусили все тем же вяленым мясом неизвестного происхождения и с трудом затащили тюфяки на второй этаж по узкой винтовой лестнице, змеей обвивавшей каменный столб. По ней можно было передвигаться только в одиночку – видимо, она была задумана так специально, чтобы защитники крепости могли сверху поливать захватчиков кипящей смолой, кидать на них камни или хотя бы пинать их ногами.
– Твою же мать, – задыхаясь, выругался Сабж, сбрасывая тюфяк на каменный пол, – да уж, придуркам, которые штурмовали эту крепость, не позавидуешь.
– А что, такие были?
– Ну, конечно. Из кольца Дракона существовало только два выхода – по какому-то там тракту на севере и через этот перевал. Какой дурак от такого куска откажется? Так что терки тут случались постоянно, тем более что где-то поблизости проходила условная граница Татаро-Монгольского каганата. Кстати, прикол в том, что если из кольца Дракона вело две дороги, ведущих внутрь кольца было три. Третья – по реке, не помню ее названия. Сейчас она, понятно, высохла или под землю ушла. А тогда была вполне судоходна, но с таким быстрым течением, что по ней можно было только в одну сторону идти. Это мне Полковник рассказывал.
Дождь не только не утихал, он становился все сильнее. Он ломился в стены крепости, как будто это не вода, а души всех воинов каганата вернулись штурмовать вражескую твердыню.
