– За кого? – удивился Ваня. – За никарагуанскую революцию?
– За самого себя! Кадровый чекист, а купился на какую-то шмакодявку. Спустя месяц меня кубинский спецназ освободил. Первым же рейсом отправили на родину, а там отцы-командиры уже ждут. Закатили строгий выговор, задержали звание и целый год из страны не выпускали. Воспитывали… Если бы не этот плачевный случай, я бы, возможно, сейчас в генералах ходил.
– Представляю. – Цимбаларь прищурился, словно желая увидеть приятеля в другом свете. – А как же Анхела? Больше с ней не виделся?
– Не пришлось. Хотя поговаривали, что при сандинистской власти она выбилась чуть ли не в члены парламента. Пронырливая деваха.
– Да ну вас всех! – с чувством произнесла Людочка. – Я сегодня точно на поезд опоздаю. Счастливо оставаться! Завтра ждите вестей. Как подключиться к Интернету, Цимбаларь знает.
Когда за ней захлопнулась дверь, Кондаков сказал:
– Ты всё же, Сашок, проследи, пока она в вагон не сядет. Мало ли что может случиться… Большой город – это ещё похуже, чем никарагуанские джунгли.
Цимбаларь пообещал вскорости вернуться, но уже за полночь позвонил и нетрезвым голосом предупредил, что немного задержится. Отчалил и Ваня, сославшись на то, что ему нечего курить, а чужие сигареты вызывают одышку. В холодной и мрачной квартире остался один Кондаков. Некоторое время он ещё колебался – позвонить Раисе Удалой или нет, но в конце концов верх взяло чувство долга, да и хронический простатит что-то разыгрался.
Гуляки вернулись под утро. Цимбаларь был слегка побит, а Ваня перемазан губной помадой. Уже засыпая, он пробормотал:
– Фомич, если бы ты знал, какую девушку я сегодня встретил! Краше твоей Анхелы… Шестнадцать лет! Цветок!
– У неё ночевал? – деловито осведомился Кондаков.
– Конечно… Ах, это поэма!
– А когда ты проснулся, сколько ей уже было?
– Ну, скажем, лет тридцать… Или сорок… Неважно.
– Почему у тебя в карманах пусто? Ты же, уходя, взял пять тысяч на сигареты. Где деньги?
– Фомич, о каких деньгах базар, если такая любовь… Женюсь, завтра же женюсь. – Ваня захрапел, уткнувшись лицом в подушку, которая, по большому счёту, могла служить ему и матрасом.
За стеной стонал и метался во сне Цимбаларь. По всему выходило, что Людочка опять оказалась во всём права.
Пробуждение было и тягостным, и поздним. Цимбаларь с хмурым видом рассматривал в зеркало поцарапанную физиономию, а Ваня с досадой обследовал свои пустые карманы.
Чай сели пить в мрачном молчании. О пивке или о чекушечке никто даже не заикнулся. Лишь однажды Цимбаларь спросил у Вани:
– Ты где был?
– В «Трюме», – сдержанно ответил тот. – А ты?
– В «Верёвке».
В переводе на общедоступный язык эти блатные топонимы означали бар «Пушкарь» и ресторан «Волхов» – питейные заведения, пользующиеся весьма сомнительной репутацией.
Ровно в полдень дал о себе знать ноутбук, подключённый к мобильнику. Похоже, что отлучавшаяся в Москву Людочка справилась со своим заданием.
Поступившее сообщение гласило, что дактилоскопические отпечатки, обнаруженные на почтовой открытке, принадлежат Марату Андреевичу Желвакову, тридцати четырёх лет от роду, уроженцу города Купино Новосибирской области, имеющему незаконченное высшее образование, дважды судимому за воровство и мошенничество, в марте прошлого года самовольно оставившему места поселения и в настоящее время находящемуся в розыске по инициативе Новосибирской городской прокуратуры.
Склонившийся над ноутбуком Цимбаларь подозвал своих коллег, и дальше в сухой официальный текст вчитывались уже все трое:
«В городе Купино проживает мать Желвакова, Татьяна Ивановна, в зарегистрированном браке никогда не состоявшая. По сведениям оперативно-воспитательной части, в местах заключения Желваков был насильственно опущен. Его приметы – рост выше среднего, телосложение спортивное, волосы прямые, светлые, нос с легкой горбинкой, глаза серые, брови сросшиеся, уши оттопыренные. На спине татуировка, нанесённая принудительным путем – «Король чуханов». На груди надпись «Мир». Особые приметы: для придания кулакам устрашающего вида в мягкие ткани кистей рук введён парафин. Клички – Комик, Гребень, Тамул. Местонахождение в настоящее время неизвестно. По некоторым данным, собирается покинуть пределы Российской Федерации».
Сообщение дополнялось двумя фотографиями из надзорного дела – Марат Желваков анфас и в профиль.
– Наш клиент, – сказал Цимбаларь. – Тут двух мнений быть не может. Ишь ты, «Мир» на груди наколол. «Меня исправит расстрел». Крутого из себя строит.
– За это, наверное, и опустили, – неодобрительно заметил Кондаков. – А парень приметный. Такого в любой толпе не проглядишь.
– Плохо то, что с такой подмоченной репутацией он не сможет прибиться ни к какой криминальной группировке, – сказал Ваня. – А волка-одиночку выслеживать всегда труднее. Тут побегать придётся.
– Побегаешь, – посулил Кондаков. – Такая у тебя профессия.
Дальше следовали комментарии, составленные непосредственно Людочкой. По её информации, источником которой служил Главный архив Министерства обороны, Андрей Матвеевич Шестопалов, тысяча девятьсот пятьдесят четвертого года рождения, проходил срочную службу в Новосибирской области, вблизи города Купино, причём в период, примерно соответствующий рождению Марата Желвакова. Уточнённые данные из купинского военкомата, загса и отдела милиции ожидаются в самое ближайшее время.
– Вот те на! – воскликнул Цимбаларь. – Выходит, что Шестопалов и Желваков единокровные братья… Недаром участковый посёлка Трёх Хохлов упоминал об их сходстве! Любопытно, весьма любопытно…
– Потом своё любопытство будешь тешить, – суровым голосом произнёс Кондаков. – А сейчас допивайте чай и пошли работать.
Проблема, возникшая как бы из ничего, а если выражаться предельно точно, нарисовавшаяся сегодня в полдень на экране ноутбука, внешне выглядела вполне разрешимой.
Требовалось найти человека, о котором было известно очень многое: имя, фамилия, возраст, приметы, клички, возможный круг общения. Это уже не говоря о фотографиях и отпечатках пальцев. Кажется, бери его голыми руками прямо сейчас.
Однако на практике всё обстояло гораздо сложнее. Любой обитатель четырёхмиллионного Петербурга, хоть коренной, хоть заезжий, не имеющий ни адреса, ни прописки, ни постоянного места работы, ни родни, подобен клубку перекатиполя, странствующему где-нибудь в пустыне Такла-Макан. Нынче он здесь, завтра там, а послезавтра вообще забьётся в какую-нибудь малозаметную щель, откуда его и голодный верблюд не выудит.
