Володька не приходил в себя почти неделю. Не говорил ни единого связного слова, если открывал глаза – там была только блестящая бессознательная пленка. Старик забросил станцию, не отходя от постели, на которой метался, бормотал, страшно кричал, о чем-то просил, с кем-то разговаривал – то весело, то оживленно, то гневно – внук. У мальчика был страшный жар, почти сорок один градус. Сердце билось, как спятивший барабанщик, было видно, как оно колотится за торчащими ребрами, словно стремясь проломить их клетку и выскочить наружу. Старик делал все, что мог и знал, – поил чаем с малиной, поддерживал силы бульоном, давал лекарства, в которых разбирался неплохо и которые были, ухаживал за мальчиком и умолял все, что только есть на свете, об одном: чтобы Володька выжил. Выздоровел.
На шестое утро вокруг домика кто-то ходил. Размеренные, ровные шаги были слышны сквозь вой пурги в комнате, где почти непрерывно стонал, тихо и страшно, но уже почти не двигался на постели мальчишка. Старик сидел у постели и слушал эти шаги, окаменев… нет, не от страха, а от сознания собственной беспомощности.
Хрупп. Хрупп. Хрупп. И так вокруг дома. На крыльцо – хрусть. Хрусть. Хрусть. У двери – долго. Минуту. Больше. С крыльца – хрусть. Хрусть. Хрусть. Вокруг дома – хрупп. Хрупп…
Старик ждал, что вот-вот откроется дверь в сени. Запертая, и сенная дверь заперта, но… что это значит, в конце концов? Он хотел в отчаянии помолиться Богу – но… но какое к этому имел отношение Бог? И какой Бог мог остаться в мире, где царствовали холод и ночь? Если они и были – эти боги, – то старик не умел их позвать и не знал их имен…
Володька вдруг сел. Худой, с блестящими огромными глазами. Посмотрел на дверь темным неподвижным взглядом и упал обратно – застонав, как умирающее животное.
И тогда старик вскочил.
– Убьюу-у!!! Пошла про-о-очь!!! – услышал он свой собственный яростный крик… и опомнился только на крыльце. В лицо, в грудь через тонкий свитер хлестал жестокий мороз. Выл на разные голоса ветер, нес колючий снег, и старик с удивлением понял, что в руке у него – топор. Прямо перед стариком пурга быстро затягивала в воздухе какой-то странный… порез, что ли? Как будто кто-то прорубил в снежной круговерти круг и расчеркнул его начетверо крестом.
С трудом волоча ноги, уронив топор в сенях, но не забыв закрыть за собой обе двери, старик вернулся домой.
И вдруг понял, что внук… спит. Спит спокойно, спит, ровно дыша.
Ноги у старика подкосились. Он упал на табурет и, уронив голову на руку, на столешницу, сам то ли умер, то ли все-таки уснул…
Он уснул. И проснулся от того, что на него глядели. Поднял голову, пожевал губами, разминая онемевшую челюсть.
– Дед, это ты? – слабенько, почти как дыхание, спросил Володька. Он лежал неподвижно, но глаза у мальчика были живые, сознающие. – Я дошел, да? Я не сплю?
Старик вскочил. Подался вперед. Мальчик медленно закрылся рукой, похожей на тонкую ветку, и, всхлипнув, сказал постанывающе:
– Де-е-ед… прости… я… я… в постель… сход… короче… – и поперхнулся, потому что старик едва не сделал глупость – чуть не задушил внука объятием…
Володька был невероятно слаб и почти ничего не весил. Но он был жив и – здоров, как с облегчением понял старик. Теперь внука надо было просто выходить. Физически. А для этого средства были. Хуже оказалось у него с головой. Намного хуже.
Мальчишка, кажется, все еще не верил, что жив и что рядом с ним – близкий человек, который его любит. Пройденные испытания, о которых старик тогда только еще догадывался, едва не лишили мальчика рассудка и на этом рассудке сказались. Но старик был умен и опытен в жизни, поэтому странности поведения мальчика – то, как он прятал еду, как нашел и положил под подушку оба пистолета, как вдруг начинал плакать от какого-нибудь слова или даже просто так, то, как он пугался протянутых рук, но сам мог ни с того ни с сего взять старика за руку и не выпускать по нескольку часов, то, что он боялся спать в темноте и иногда, ужасно завывая, кричал по ночам, – не вызывали у старика ни насмешки, ни гнева. И постепенно они сходили на нет. А все время лежать внуку старик не давал – принуждал, в том числе руганью и окриками, вставать, ходить, делать старую гимнастику, даже убираться в комнате, все больше и больше, чаще и чаще…
Это было на семнадцатый день после того, как Володька выздоровел. Они читали – дед сидел у стола и читал Пикуля, мальчик лежал в кровати с томиком «Молодой гвардии». Чтение всегда увлекало старика, и он не сразу понял даже, что внук закрыл книжку и говорит с ним. Володька не обижался и повторял свой вопрос, пока старик не выбрался из мира книги и не понял, о чем внук ведет речь. А когда понял, то спросил:
– Может, не надо, Володя? Молчишь про это и молчи.
– Я должен рассказать, – упрямо сказал мальчик, осторожно садясь удобней. Сцепил поверх теплого одеяла на коленках все еще очень худые, но уже начавшие обретать нормальную плоть руки. Стиснул пальцы – они побелели… – Ты должен знать, что со мной было. И мне… мне так будет легче. Если я расскажу. А то я боюсь, что сойду с ума, если… – Он не договорил, спросил почти требовательно: – Ты будешь слушать? Я расскажу тебе все, дед. Все.
И старик отложил книгу.
Вместо неба – броня,
Двери Рая закрыты на ржавый засов.
Все ушли без меня,
Я зову, но не слышу родных голосов.
Вижу, словно в бреду,
Как над миром восходит Последний Рассвет.
Сердце, мертвою птицей во льду,
Все твердит о грядущем,
Которого нет.
С. Калугин. ПрисутствиеПоджог дома, в котором погибли сразу несколько семей наркоторговцев, милиция раскрыла быстро. Дело поражало своей безыскусностью, жутью – и в то же время какой-то первобытной справедливостью произошедшего. Гнойник на окраине Читы, из которого расползался по всему району героин, не удавалось прихлопнуть почти год, за который наркотики появились во всех пяти ближних школах, с первого класса по одиннадцатый. Не имелось доказательств, никого не поймали с поличным, все очень сложно, борьба с наркотиками – вещь непростая, «но мы делаем что можем, а вам не советуем «разжигать», тем более что далеко не все пока ясно!» – так говорили представители «органов» родителям, которые умоляли спасти их детей от неумолимой страшной смерти.
А потом жуткий дом, который вызывал ужас у всего района, просто сгорел. Вместе с его обитателями.
Как видно, так распорядилась судьба – торгаши сами были в последнее время не прочь злоупотребить своим товаром, а все три бутылки «молотова» «легли» очень удачно. Короче говоря, из всего многочисленного выводка – почти двадцати голов, за год отправившего на местное кладбище семнадцать пацанов и девчонок в возрасте 9–15 лет и «просто» подсадившего на наркоту больше тысячи детей – наружу смог выбраться каким-то чудом только глава «семейного предприятия», остальные сгорели заживо.
