Следы убийц давно занесло снегом. Куда они пошли – на север или на юг – Михаил не определил. Не смог. С таким же успехом они могли просто кануть в соседнем лесу. Он был всего в ста метрах от дороги – и на западе, и на востоке.
Или сидеть сейчас в засаде, вон там, в этом редком, как зубы старца, осиннике, глядя на них через автоматные прицелы. Хотя последнее – вряд ли. Уж больно лакомым куском для любой банды были они двое на мотоцикле. Если бы засада была – она бы уже дала о себе знать. Раз все тихо, значит, им опять повезло.
Но засада все-таки была. Правда, не здесь, а через тридцать километров, как раз на въезде в город, километра за два до блокпоста городского ополчения.
И они попали в нее спустя три с половиной часа, когда солнце уже скрылось за горизонтом и на землю, вместе с серым клочковатым туманом, спустились сумерки.
Два молодца, одинаковых с лица, ротмистры Шечков и Краснощеков, естественно, привезли его не на Лубянку.
У Конторы всегда хватало ума хранить свои секреты в отдалении от официального места обитания. Иногда так далеко, что сами отцы-командиры диву давались – куда и зачем они заслали собственных сотрудников.
Если, конечно, речь шла не о лабораториях, вроде 9-й, и прочих небезопасных вещах, которые только откровенный безумец мог бы расположить в таком городе, как Москва, тем более, в его центре. Но и в самом сердце Москвы, Лубянка была далеко не единственным зданием, в котором располагалась Контора. Ее филиалы и филиальчики, ее конспиративные квартиры и «почтовые ящики», были рассыпаны по всей столице, как раньше по всему Советскому Союзу. Уж кому-кому, а Конторе жилищный вопрос проблему никогда не составлял.
Место, куда привезли Сергеева, находилось буквально в одном квартале от метро «Китай-город».
На подъезде, в цокольном этаже жилого дома «сталинской» постройки, никакой вывески не было.
Обычно, чтобы у жильцов не возникало вопросов, почему это в подъезд безо всяких опознавательных знаков шныряют мужчины и женщины в больших количествах, возле дверей вешалась красивая табличка «Институт усовершенствования» или «Курсы повышения квалификации». Или, на крайний случай, «Филиал НИИГРМБТСТУ» – загадочно и вполне респектабельно, годится для любых темных дел.
Иногда, правда, табличек не вешали. Особенно теперь, когда необходимость в маскировке отпала за полной ненадобностью. Крутов правил Россией железной рукой, болтунов и любопытных не любил по старой памяти, и ведомой им стране интересоваться дверями без вывесок стало себе дороже. Если Контора не нуждалась в прикрытии и официальной легенде – на маскировку время не тратили.
За дверью, в которую добры молодцы пропустили Михаила впереди себя, был предбанник с сидевшей в загородке вахтершей цивильной наружности, но одетой в вохровскую изрядно потертую, шинель.
Потом – казенного вида коридор, с хорошей отделкой по стенам и потолку, современными светильниками, но все равно какой-то сиротливый, с дешевыми дерматиновыми диванчиками и арестантским запашком казенного учреждения.
В коридоре никого не было, вытащенные из неизвестно какого запасника красные ковровые дорожки скрадывали шаги, а за четвертыми по левой стороне дверями, в небольшом, метров на двадцать квадратных, кабинете, Сергеева встретил Костя Истомин.
Истомин никогда не был ему близким другом. Нет, конечно, они были хорошо знакомы и даже были на «ты». Истомин был чуть старше, но не критично, во всяком случае, в отрыв не ушел, и Сергеев в те далекие времена проигрывал ему всего одну звездочку на погонах.
С тех пор Костя прибавил в весе как минимум пару пудов, потерял больше половины волос, через редкий пух которых теперь проглядывала, поблескивая, лысина, но сохранил живой взгляд карих, умных глаз, густые, как сапожная щетка, усы и хорошую белозубую улыбку.
Истомин – и тогда, и сейчас – казался этаким душкой – добрым увальнем, но являл собой яркий пример того, насколько бывает обманчива внешность.
Те две операции, в которых Сергеев когда-то участвовал вместе с Константином Олеговичем были не для слабонервных. По слухам, после распада СССР, Костя подался за рубежи Родины: поговаривали, что в ЮАР, и вовсе не для борьбы с апартеидом.
– Ну, здравствуй, Миша! – сказал Истомин, вставая из-за стола.
Он не ограничился рукопожатием, а крепко обнял Сергеева и похлопал по плечам, как старый боевой товарищ.
– А я-то думаю, чего вдруг Рысина «семафорит»? Кто это там на огонек забежал? А это ты! Рад тебя видеть. Несказанно рад, Мишка! Честно!
Сомневаться в искренности слов Истомина у Михаила повода не было. Напротив его фамилии в списках Конторы давно стоял прочерк. Списала его Контора окончательно и напрочь. Посему в добрые чувства Кости верить было можно – он все равно как пришел на могилу боевого товарища, положить цветы да чарку выпить. Чего в такой момент врать? Незачем.
От плеча Истомина слегка пахло сигарным табаком и канцелярской пылью. По одному этому запаху Сергеев мог определить, что Константин Олегович достаточно высокопоставленный и высокооплачиваемый, чтобы сохранить дорогостоящие привычки, кабинетный работник.
Хотя вывод мог быть и поспешным – в свое время «в поле» Истомин был одним из лучших. Такими кадрами Контора не разбрасывалась.
– Я тоже рад, Костя, – сказал Сергеев тихо. – Очень рад. Я для того и объявился, чтобы кого-то из вас найти.
Истомин чуть отстранил его от себя, придерживая за плечи.
– Ну, Умка, ты дома! – сказал он и улыбнулся.
Двое из ларца, одинаковых с лица, стояли «во фрунт» у дверей, изображая сдержанную радость по поводу встречи начальника со старым другом.
Истомин бросил на них быстрый взгляд, вероятно, заметил поврежденные конечности, покачал головой и небрежным движением брови отправил обоих за дверь, с максимально возможной скоростью.
– Садись, Мишка! Что будем пить?
– Я – как ты!
– Давай традиций не ломать! За встречу положено по «беленькой»!
– Давай, – легко согласился Сергеев.
Ему вдруг ужасно захотелось выпить с Истоминым водки. Не просто выпить, а выпить крепко, до тумана в мыслях.
И вспомнить.
И помянуть.
Через пять минут в кабинете, возле кожаного диванчика, стоял сервировочный столик с нарезанным балычком, ностальгической «Советской», твердым сыром, оливками, ярко-зелеными корнишонами и лимончиком на блюдечке. Раньше в натюрморте обязательно присутствовало бы украинское сало. Теперь, по понятным причинам, сало на столе отсутствовало.
Зато присутствовала минеральная водичка в запотевших бутылках: не какой-нибудь там вражеский, антипатриотический «Боржоми», а вполне приемлемая, освященная патриархом, «Ессентуки». И водка была с патриотическим акцентом – «Кремлевская», с голографическим двуглавым орлом на этикетке, точно таким же, как и на новых жандармских удостоверениях.
