— Ничего здесь нет… — упавшим голосом сказал он. — Пошли отсюда, нас уже, наверное, ищут.
Ему вдруг захотелось оказаться в бронетранспортёре, где так уютно и всё обжито, а главное — спокойно и надёжно. Даже старший лейтенант Берзалов в этот момент показался Буру даже очень симпатичным командиром, который, если и наказывал, то исключительно по делу. А как же ещё иначе нас, дураков, учить, иначе нельзя.
— Стой, братишка, — приказал Гуча, доставая фонарик, и добавил непререкаемым тоном. — Я за стакан местной араки богу душу отдам.
Путаясь ногами в мусоре и звеня бутылочными осколками, они полезли на второй этаж. Нюх у Гучи на алкоголь был отменным, потому что он точно привёл его в один из не разграбленных кабинетов аж на самом пятом этаже. Ударом ноги Гуча выбил дверь, и они увидели бар, полный самых вкусных и самых замечательных напитков, какие только могут быть на свете. Закуски только не было.
— Я буду джин, — объявил Гуча и схватил бутылку «Gordon» s dry gin».
— А я буду коньяк, — решил не отставать Бур и схватил бутылку «Martell».
Гуча так спешил, что не мог дождаться, когда его руки открутят колпачок на бутылке, поэтому он просто отбил горлышко стволом автомата и опрокинул содержимое в глотку.
Бур, который не умел так радикально обращаться со стеклянной посудой, довольствовался стандартной процедурой, то есть он открыл бутылку естественным образом и приложился к ней как раз в то самый момент, когда Гуча закончил вливать себя джин и отшвырнул бутылку в угол. Бутылка разбилась о стену, и на ней осталось крохотное мокрое пятно.
— Вот так‑то, братишка! — сказал, отдуваясь, Гуча, закурил, выбрал себе бутылку отечественной водки и уселся в кресло рядом с баром.
Бур попытался повторить подвиг своего друга, но коньяк, вместо того чтобы преспокойно лечь в желудок и закончить там своё существование, почему‑то полился по губа и подбородку. Бур поперхнулся и долго кашлял, очищая лёгкие. Глаза его налились кровью и стали похожими на глаза окуня, которого силком вытащили из холодных глубин моря.
— Не умеешь, не берись, — уверенно сказал Гуча и культурно стал пить водку из мутного граненого стакана и занюхивать крестиком, который болтался у него на груди.
На Гучу снизошло умиротворение, и он стал вспоминать. В школе он был высоким и худым, как глиста. Обычно, таких называли «шнурками». Посему били его нещадно каждый день, и учителя не шибко любили за дерзость и своеволие. В шестом он из принципа пошёл «на борьбу», а на следующий же день после окончания школы рассчитался с каждым обидчиком по отдельности. Двоим сломал пальцы на руках, одному — ногу, и его в обществе не то чтобы зауважали, а стали бояться и обходить стороной. А ровно через года началась война, и школа, и обиды, связанные с ней, казались ему теперь мелкими и даже чём‑то притягательными, как прошлое, в которое невозможно вернуться.
Бур наконец откашлялся:
— Эта фигня хуже хлороформа!
Больше он не пытался следовать по стопам Гучи, а тоже нашёл стакан, вальяжно закурил и между затяжками тянул огненный напиток и, вообще, как только предался сибаритству, понял, что мечтал об этом всю жизнь. Не прав лейтенант, не прав, сказал он сам себе, и окончательно утвердился в этой мысли.
Целую минуту они молчали, потому что прислушивались к собственным ощущениям. И судя по всему, ощущения эти были весьма приятными, потому что Гуча со вздохом облегчения произнёс:
— О — о-о… давненько я не пил, — мамой клянусь!
— Ага… — согласился Бур, — целую неделю.
— Всё хреново, кроме мёда, и мёд тоже хреновый! — убеждённо заключил Гуча. — Слушай, — сказал он. — А что там лейтенант говорил о каких‑то захватчиках?
— Инвазивных, — равнодушно сказал Бур, прикладываясь к бутылке уже степенно и размеренно.
— Ну и что это такое?.. — спросил Гуча, который обладал литературным даром, но плохо разбирался в технике и других теоретических вещах.
— Значит, вторжение извне.
— А — а-а… — удивился Гуча. То есть?..
— Помнишь, лейтенант что‑то говорил о космосе.
— А мне плевать… — гордо признался Гуча.
— Мне тоже, я и так всё знаю об этом самом Комолодуне, — сообщил Бур.
— Расскажи… — попросил Гуча и услышал много чего нового, о чём даже не подозревал и чему его изощренный мозг отказывался верить.
Оказалось, что свято место пусто не бывает, что пришельцы только и ждали Третьей мировой и что «как умножились враги мои!», и что «да падут они от замыслов своих», и что «цепи ада облегли меня, и сети смерти опутали меня».
— Во как! — ещё раз удивился Гуча и приложился в бутылке. — Чего так всё плохо?
— Хуже не бывает.
— И зачем меня мама рожала? — спросил Гуча.
Но Бур ему не ответил, потому что выпал в глубокий осадок.
* * *
— Понятно, почему бронепоезд выжил? — спросил Берзалов таким тоном, как будто открыл Америку.
В этот момент, они ещё совсем недалеко отбежали от железнодорожного депо и им ещё был виден хвост бронепоезда с зенитной установкой ЗУ-23.
— Почему, товарищ старший лейтенант? — спросил Сундуков, изумленно пялясь на этот самый бронепоезд, который Форец так и не смог уничтожить даже с помощью противотанковой мины ТМ-89А.
Бронепоезд, как бронепоезд. Старая конструкция, реликт гражданской войны. Таково было мнение народа. Ан, нет, непонятно чему порадовался Берзалов, возродили и поставили на рельсы, и катаются, и стреляют. Умельцы однако. Русский дух, то бишь традиции.
За красными стенами депо расстилались пути, через который был перекинут мост. Перрон заканчивался ступенями, занесенными бурой прошлогодней листвой. Такая же листва лежала везде, куда только дотягивался взгляд. Сквозь эту бурую листву пробивалась радостная зелёная трава. Но даже это не помогало, потому что вокзал казался осиротелым, словно по странному капризу природы он не мог существовал без людей, и ему нужны были чистые перроны и шумные толпы, устремлённые в необъятные просторы страны.
— А у него с обеих сторон по тепловозу, — пояснил Берзалов, отвлекаясь от грустных мыслей.
— Теперь ясно, — понял Архипов, — почему Форец оплошал.
— Почему? — Сундуков от изумления завертел головой туда — сюда, словно его дёргали за уши.
Нервничает, должно быть, решил Берзалов, страшно. Ему самому было не по себе от мысли о том, что Гаврилов, быть может, уже столкнулся с лоферами или, чего хуже — с Комолодуном, а они здесь прохлаждаются и треплются на всякие умные темы. Быстрее, быстрее, торопил он сам себя. Однако те, за которыми они следили, вели себя более чем медлительно: воровато оглядывались то и дело по сторонам, как будто совершали преступление, и выбирали явно не самые прямые и не самые короткие дорожки, а конкретно те, которые вели в обход перрона и асфальта, мимо пакгаузов и станционных домиков, мимо железнодорожных путей и заброшенной лесопилки. В лес, что ли? Гоняйся здесь за ними. Вашу — у-у Машу — у-у!..
