впечатываю в стену броском с двух рук.
Энергии остаётся немного. Нужно заканчивать. Подбегаю к образовавшемуся завалу, из которого торчат конечности Тараса, поднимаю валяющийся рядом револьвер и с задержкой в секунду дважды жму на спуск.
Когда у Тараса накопится энергия, он сможет использовать свою способность, а вот подпрыгнуть на своих ногах – вряд ли. Сомневаюсь, что это возможно с двумя раздробленными коленными чашечками. Вижу, как он гасит остатками энергии боль, но та сильнее. Он сдаётся и выдавливает из себя короткий крик.
Поднимаю ствол выше. В голове проскакивает мысль: «если крупный калибр так раздробил колени, то голову разорвёт на куски». Дыхание не задерживаю. Незачем. Достаточно подать в руку энергию, и та становится каменной. Мушка смотрит между глаз, палец касается курка…
– Опусти оружие! – раздаётся за спиной. – Положи пушку на пол!
В агонии я даже не услышал грохот их башмаков. А ведь их было шестеро. Шесть полицейских с шестью пистолетами наперевес, которые целились в меня. После третьего предупреждения я опускаю револьвер, одновременно с этим заканчивается энергия.
Спустя несколько секунд я лежу, прижавшись лицом к полу. Тарас не в состоянии выбраться из-под завала в стене, но ему хватает сил, чтобы улыбнуться…
После ареста меня отвезли в приёмный участок, затем ещё один и ещё один. Меня переводили из одного кабинета в другой, из второго в третий. Какое-то время я запоминал фамилии и звания следователей, но недолго. Вскоре я не только полицейских не различал, но с трудом ориентировался, куда меня в очередной раз привезли.
В каждом из участков я разговаривал со следователями. Одни уходили, другие приходили, но все хотели одного и того же – вытрясти из меня признание в убийстве.
Был у меня и адвокат. Бесплатный упырь, который жевал сопли и ничего не спрашивал. Все наши встречи, а они проходили каждый день, заканчивались предложением написать чистосердечное. Каждый день я посылал адвоката в задницу, а следователям твердил, что меня подставили.
Дело стряпали быстро. Не успел я привыкнуть к одной камере, где провёл последние три ночи, как на горизонте замаячил суд.
– Подписываешь или нет?! – рявкнул майор, тыча пальцем в бумагу.
Молчу.
– Ну и вали тогда! – полицейский вскочил из-за стола, открыл дверь и крикнул в коридор: – Уведите!
Меня забрал дежурный и повёл по уже привычному коридору. Мы прошли турникеты и спустились в цокольных этаж, где по обе стороны располагались камеры. Я повернул к третьей камере, где меня ждал забулдыга Виталий, но мои планы поменял конвоир.
– Прямо! – крикнул он и подправил ударом дубинки в бок.
– Но я же… – я показал пальцем на камеру.
– Больше нет! Иди прямо!
Первый отсек камер остался позади, а второй выглядел хуже первого. Меньше света, больше грязи, прохладно.
– Это карцер?! – спросил я, глядя на сплошные железные двери, вместо привычных решёток.
– Нет! Это камеры для особо опасных. Чеши до конца и направо!
Пока я стоял у стены, конвоир открыл камеру. Затем снял с меня наручники и подтолкнул внутрь.
Захлопнулась дверь, щелкнул замок. Света внутри почти не осталось. Под потолком болталась умирающая лампочка на пять ватт, которая светила не лучше, чем подожжённая спичка. Почти на ощупь я прошёл в глубину камеры. Рассмотрел две кровати. На одной сидел человек и смотрел в пол. Я сел напротив:
– Привет.
В ответ тишина. Я было подумал, что он спит, но вскоре глаза привыкли к темноте, и я разглядел, как его пальцы отбивают по одеялу беззвучный бит.
– Не случайно он не принял тебя, – вдруг сказал сокамерник.
– Кто? О чём ты?
– Икс чувствует мерзость, гниль и предательство.
Я узнал его голос, а затем разглядел пятна веснушек на вытянутом лице. Передо мной сидел рыжий Юра – пацан из гостевого дома Иксов.
– Мы немного затянули с исполнением приговора, но лучше поздно, чем никогда.
Его глаза моргнули фиолетовым.
Я отдал команду сфере на подачу энергии, но её не было.
Рыжий встал с кровати и приблизился ко мне…
