выглядела. Будто кусок глины растворили в воде и кинули туда переваренных макарон. Причём переваренных в чьём-то желудке, а не в воде.
Я пытался заговорить с пленниками, но меня или игнорировали, либо жестом показывали, чтобы я заткнулся. На завтрак, или обед, — трудно понять, какое сейчас время суток, — нам выделили всего десять минут, по истечении которых прогудел сигнал. Решётки открылись, и нас повели к выходу, но не тому, через который мы вошли в столовую.
Мы поднялись на два этажа выше и вошли в коридор, подобный тому, в который нас выплюнуло. Единственными отличиями были отсутствие отверстия в стене и начерченный квадрат на полу. Все стали на квадрат напротив своего номера на циферблате. Номера были нарисованы на кандалах у каждого. И, судя по следам старой краски, этот номер время от времени меняется.
Когда все заняли свои квадраты, а стражники проследили за этим, решётки опустились. Плита в полу разделилась на две части, которые опустились вниз, и я упал в свою камеру.
Больше сегодня не кормили, а то, чем накормили, переварилось часа за два, и организм снова требовал пищи.
Следующий день был абсолютно таким же. Только за столом мне попались уже другие люди, но все как один отказывались заводить диалог. Сначала я думал, что они боятся не успеть съесть свою чудо-пищу. Но потом узнал настоящую причину.
Один парень, скорее всего тоже новенький, в другом конце столовой вдруг вскочил на ноги, а потом залез на стол и начал орать.
— Я больше так не могу! Ответьте мне, твари! Сколько можно изд…
Договорить он не успел, его расстреляли несколько стражников, разбрызгивая кровь в тарелки и на лица обедавших пленников. Те молча скинули его на пол и продолжили трапезу.
Дичь какая… Даже говорить нельзя.
Ещё несколько дней повторились, как и этот, день сурка какой-то. И лишь потом я понял, почему никому нельзя разговаривать. Точнее, можно, если готов получить несколько новых отверстий в своей тушке. Когда человек не может ни с кем поговорить в течение нескольких дней — это ещё сильнее ломает его психику. Я уже начал разговаривать сам с собой, когда сидел в своей камере. Человек может привыкнуть к чему угодно, кроме одиночества. Даже с учётом того, что я интроверт и не испытываю тяги к другим людям и социуму, у меня уже рвало крышу.
Хотелось поговорить хоть с кем нибудь, хоть со стражником, который потом отлупит меня или всадит несколько пуль.
Спустя ещё несколько дней моя камера вдруг открылась не по графику. Время я уже научился чувствовать, прислушиваясь к организму. Когда желудок начинал прилипать к спине и жевать сам себя — время обедать.
До следующего выхода оставалось ещё как минимум полдня, но меня выплюнуло в коридор.
Других пленников там не было. Но охрана была в полном составе. А ещё был человек в белом халате и футуристического вида очках, напоминающих очки виртуальной реальности, только более компактные, почти как обычные очки для зрения.
Мужчина стоял напротив моей решётки рядом со стражниками и с интересом меня рассматривал.
— Мистер Владислав. Приветствую. Мы должны были встретиться ещё давно, но, учитывая отсутствие лояльности с вашей стороны… За вами пришлось погоняться. И чтобы такого не повторилось и вы были расположены к разговору, мы были вынуждены показать вам, как пройдёт ваша жизнь, если вы откажетесь сотрудничать, — сказал он вкрадчиво, чётко и медленно проговаривая слова.
— Ты кто? — спросил я.
— Прошу прощения. Я доктор Абрам Яффе и я создатель той чудесной вакцины, что течёт в вашей крови, — сказал он.
— Ах ты сука, ты хоть знаешь, сколько жизней ты загубил? В том числе и мою, — повысил я голос, и стражники немного напряглись.
Лицо доктора не изменилось ни капельки и вообще никаких эмоций не отображало. Разве что небольшой интерес ко мне.
— По моим подсчётам, примерно семь миллиардов с лишним, — ответил он с лёгкой улыбкой. — Но понимаете, прогресс требует жертв.
Я хоть и не был героем, а даже немного эгоистом, но таких, как он, кто без зазрений совести может испортить чужую жизнь, презирал.
— По вашему лицу вижу, что вы ещё не готовы к разговору. Что ж, позвольте показать кое-что, — сказал он и пошёл по коридору.
Скорее всего выбора у меня нет, да и было любопытно, если честно. И я пошёл за ним. По дороге он рассказывал как мне повезло и что я не ценю этот дар.
— Неужели вы бы предпочли стать безмозглым низшим? Этот мир стал похож на рассадник, усеянный семенами и дающий урожай. Сейчас самое время полоть сорняки. А после будет сбор урожая — сказал он.
— Я бы предпочёл жить прежней жизнью. Нехотя просыпаться по утрам на работу, стоять в очередях, залезать в долги, встречаться с девушками, решать бытовые проблемы, — ответил я.
Мне действительно сейчас не хватало того, что я ненавидел в прежней жизни. Не говоря уже о былых радостях.
— Мир меняется слишком быстро, мистер Владислав. Сейчас вы либо несёте перемены, либо становитесь их жертвой, — поучал он.
Несмотря на жуткий дефицит общения, из-за ненависти с этим типом мне общаться совершенно не хотелось.
— Вы хоть осознаёте, какие у вас перспективы? Ваш мозг и тело — самое совершенное творение человечества. Вы можете за минуту изучить то, к чему лучшие мастера своего дела стремились всю жизнь. Вы можете жить дольше, чем все ваши родственники вместе взятые, — продолжал он расхваливать своё творение.
— Это всё было бы хорошо. Но если б не вредило остальным людям, — ответил я.
— У всего есть своя цена, Владислав. Всегда нужно чем-то пожертвовать.
— Философ хуев… — пробурчал я.
Мы вошли в другой коридор, где с одной стороны решётки были всё те же охранники, а с другой… Вместо отверстий для выгула пленников в этой стене были камеры, похожие на мою. Только стена, что вела в коридор, была прозрачной. По крайней мере со стороны коридора. Судя по поведению пленников в камерах, они нас не видели. Кто-то водил пальцем по потолку, кто-то спал, кто-то испражнялся в контейнер на стене.
Пленники отличались друг от друга. Некоторые были с явными признаками мутаций, проявленных в разной степени. Над каждой камерой циферблат был более информативным, чем тот, что у наших выходов из камер. На этих, кроме порядкового номера, шли какие-то серийные номера, расшифровать которые я не мог. Две-три заглавные латинские буквы и две цифры. Цифры шли в порядке возрастания, но сбрасывались после каждой смены букв. А в конце каждого повторялось «SHP17». Это, кажется, название сыворотки.
