– Бог с тобой, золотая рыбка, оставайся, – решил я. – Пошли знакомиться с Родионом Кирилловичем.
Эмин потянул носом воздух, замялся. Не хотелось ему подходить к новоприобретенному соплеменнику, хоть ты тресни.
– Давай-давай, смелее. Говорю же, старичок полностью безопасен. Челюсти – и те вставные. Но если вдруг начнет оказывать подозрительные знаки внимания, немедленно сигнализируй. – Я вынул из кармана складень, щелкнул лезвием и осклабился. – В момент кастрируем.
– А сможете? Нет, кроме шуток.
– Я ж ветеринар, забыл?
Мы выбрались из машины. Эмин запер двери, хотя с пленкой вместо половины лобового стекла это не имело большого смысла. Ну да ничего, если Игнатьев сменит гнев на милость и примет нас под свое крылышко, загоним во двор.
Шлем и телогрейку я оставил внутри, чтоб не смешить народ, и сейчас поеживался от утренней прохлады. Эмин, чья футболка выглядела куда как легкой, шагал будто ни в чем не бывало. Не то горячая кавказская кровь его грела, не то упыриная.
Игнатьев заметил нас еще до того, как мы вошли в хоздвор, но не подал виду. Он продолжал что-то рассказывать грузчикам.
– Блин, – пробормотал Эмин озадаченно. – Я прекрасно слышу, что он говорит.
«То ли еще будет, дружок».
– Надеюсь, Пушкина читает? Что-нибудь из «Евгения Онегина». Здесь, как-никак, школа.
– Да вот фиг там. Анекдот. Пошлый. Про то, как дети подглядывают в спальню родителей.
– «И эти люди запрещают нам ковыряться в носу»?
– Ага. Знаете, Родион, – он сглотнул от непонятного волнения, – по-моему, это стопроцентно педофильский анекдот.
– Перестань, а? Тебя уже клинит на этой теме.
– Я-то тут при чем. Это ведь он рассказывает, – буркнул Эмин.
Мне оставалось только махнуть рукой.
– Не зря говорят, кто рано встает, тому Бог подает, – сказал я, подойдя ближе. – Доброе утро, товарищи бойцы!
Солдатики покосились на нас без малейшей заинтересованности, вразнобой поздоровались и продолжили работать. После этого изволил обратить к нам свой сморщенный лик и Кирилыч. По мне его взгляд скользнул как по пустому месту, зато на Эмине задержался надолго. Почуял-таки, нетопырь.
– Откуда дровишки в такую рань? – спросил я. – Ворованные небось? Добрые-то люди еще завтракать не закончили, а твои гаврики уже полмашины перекидали. Подозрительно.
– Откуда надо. Чего приперся?
– А извиниться. Погорячился, наговорил тебе с три короба, сейчас вот раскаиваюсь. Аж слезы подступают. Отличный, кстати, уголек. Можно, наверно, вместо сахара с чайком грызть. Спорим, из стратегических резервов родины?
– Зубы мне не заговаривай, – проворчал Игнатьев. – Тебе надо извиняться не за то, что наговорил. А за то, про что умолчал. Кто это с тобой?
– Племянник коллеги. Коллега вчера погиб при странных обстоятельствах, поэтому парень временно побудет возле меня. Кстати, я тебе о нем рассказывал. Деревенский Пикассо, мечта девушек, археолог-любитель и много что еще. Таланты его бесконечны. Эмин Байрактар, прошу любить и жаловать. Эмин, знакомься, это Родион Кириллович Игнатьев. Ветеран колхозного труда, ныне школьный сторож и кочегар.
– Здравствуйте, – сказал Эмин, но руку не подал.
Игнатьев коротко кивнул. Без малейшей приветливости.
– Чего это мужики врукопашную уродуются? – спросил я, кивнув на солдат. – У тебя же тачка есть.
– Тачка не казенная. На свои покупал. Если сломают, кто чинить будет? У нашего дворника такая же второй год без колеса валяется. Дал школьникам на субботник, добрячок. Сейчас с ведрами да мешками бегает. От директора школы коробок спичек не допросишься. А пенсия у меня, сам знаешь, не миллионы.
– И все-таки тачку ребятам нужно дать. Салабоны же. Для них и так служба не мед. Где она у тебя стоит? Идем, поищем. Эмин, не отставай.
Я мягко отнял у Кирилыча пешню, самого подхватил под локоток и повел к котельной. Он попробовал вырваться, но безрезультатно. Сила, полученная после приема крови, сошла на нет. Осознав тщетность борьбы, Игнатьев успокоился.
– Азиз, остаешься за старшего, – распорядился он. – Когда все перекидаете, не забудьте подмести. Где метлы, знаешь. В часть без меня не уходить!
Один из солдат сказал «ладна, не беспокойся, все нармальны будет», второй прижал черенок лопаты к груди и быстро закивал: «да, да, нармальны».
– Вижу, у тебя не забалуешь, – похвалил я. – Слушаются как командира полка.
– Еще бы ты так меня слушался, – процедил Игнатьев, пропустив лесть мимо ушей.
– Ага, размечтался.
Игнатьев распахнул дверь котельной, сделал приглашающий жест. Открылся среднего размера тамбур с полом, выложенным рубчатой чугунной плиткой. Между плиток кое-где виднелись угольные следы. Кирилыч хоть и чистюля, но победить угольную пыль не способен даже он.
Из тамбура можно было попасть как в кочегарку – туда вел широкий квадратный проход с клепаной железной дверью, так и в жилую каморку – через дверцу, обитую толстой кошмой. Кошма изрядно растрепалась, будто ее драли кошки.
В тамбуре, размещенные на любовно оборудованных стеллажах, находились многочисленные инструменты Кирилыча. В том числе знакомый лом и не менее знакомый топор. Я поставил в пустующую вертикальную нишу пешню.
– А вот и тачка, – сказал я с воодушевлением. – Выглядит прочной. Зря ты, Кирилыч, хныкал. Не сломается она, хоть бетон вози. Пикассо, будь другом, оттранспортируй солдатикам. И знаешь, не очень спеши назад. Загони джип во двор, погуляй минут десять – пятнадцать. Нам с Родионом Кирилловичем надо посекретничать.
– О’кей, – отозвался Эмин, даже не пытаясь скрыть неудовольствие.
Мы дождались, пока он удалится, и вошли в каморку.
– Какой обидчивый паренек, – сказал Игнатьев. – Зачем ты его притащил сюда? Он тебе что, сын или брат? А может, ты экзотикой начал интересоваться? Впрочем, можно понять. Смуглый стройный мальчик с негритянской шевелюрой – это, брат ты мой…
– Хлебало завали, – предупредил я. – А то ведь впаяю.
– Ладно-ладно, остынь.
Я прошел к узенькой софе, на которой однажды уже спал, повалился на нее прямо в сапогах. Игнатьев подскочил и с руганью скинул мои ноги на пол.
– Кирилыч, давай начистоту. – Я начал стаскивать сапоги, скребя один о другой. – Неужто не понимаешь, кто такой Эмин? Даже он тебя учуял. А уж ты-то его должен был за километр вычислить.
– Так я и вычислил, – буркнул тот. – Даже догадываюсь, какого хрена он здесь.
– Ишь ты! Излагай.
Кирилыч присел на скамейку с низкой спинкой, наверняка списанную из учебного класса.
– Так ежу понятно, что Эмин незрелый совсем. Личинка с тонкой кожицей. Его сейчас сожрать – как два пальца обмочить. Чтоб он стал настоящим ночным, еще не патриархом, а хотя бы просто «офицером», кто-то должен его инициировать. Ты знаешь всего двух высших. Меня и Рыкова. Рыкова опасаешься, и правильно делаешь. Остаюсь я. Логично?
