Все случилось так, как он сказал; я рванул автомат, но двинуться не успел: прицел Тёминой «Гюрзы» уставился мне прямо в лицо. Он горько усмехнулся и сказал:
— Вот видишь… Ты бы все равно узнал. Как же это здорово — ходить по полузаброшенному городу, смотреть на горы тел и ощущать себя невероятно крутым бойцом-сталкером? Да? А вот когда тебе сказали, что то же самое с твоими, ты решил продырявить мне мозги. Как классно философствовать на отрешенные темы, думать о горе, наказании и каре. А потом забыть, потому что тебя это не касается. Вот так и сходят с ума. Тысячи трупов, разбитые судьбы — все это смотрится очень абстрактно, когда думаешь о других.
Какое-то время мы шли молча, затем он продолжил:
— Ну что? Как там, в клятве? Нет семьи и Бога? Только что ты свою клятву забыл… Я соврал тебе, а ты поверил. Никто не убивал твою семью и не травил Оренбург. Просто я хотел еще раз убедиться, что ты не сможешь больше. Прости, Андрей, но тебе лучше уйти. Беги из этого гадюшника, не для тебя все это.
Я опустил автомат и прохрипел:
— Влад все равно убьет.
— Убьет, — кивнул Тёма и засунул «Гюрзу» в кобуру. — Найдет — убьет. Но не будет он искать, не нужно ему это. Я скажу, что ты башкой двинулся, как твой дружок с сотни. Трупов пересмотрел. Он и вопросов задавать не будет, поисковикам скажет убить при случае, и все. Ты много знаешь, но толку от этой информации…
Артем весело подмигнул и неторопливо пошел в сторону ушедшей к Дворцу колонны. Где-то вдалеке раздавались крики, а я стоял точно так же, как когда-то Денис на станции Малая Вишера. Артем вдруг вернулся и положил мне в руку небольшой листочек бумаги. И, уходя, бросил через плечо:
— Это предупреждение и горькая правда одновременно. Можешь посмотреть, можешь не смотреть. Радости не прибавит, но может и спасти жизнь. Дело твое.
Я засунул листочек в карман камуфляжа и побежал из этого проклятого города.
…Несколько перевернутых вагонов горели совсем рядом, танковый корпус медленно, но верно продвигался вперед, уничтожая вагон за вагоном. Ситуация катастрофическая: несколько десятков танков окружали блокированный бронепоезд и методично разбивали остатки войск Центра. Мы огрызались изо всех орудий, но шансов не было, передо мной стояли сожженные дрезины, передо мной стояли убитые солдаты.
Бой кончился очень быстро, когда справа ударил танковый корпус северных, тогда у автономов шансов не осталось. Я ошарашенно ходил по полю боя и не знал, что делать. Как в своем первом бою три года назад, при освобождении Москвы, так и сейчас я просто не знал, куда себя деть, что делать и как выжить. Прятаться не стал, свистящие пули иногда касались меня, но, словно не зацепив, пролетали дальше, по крайней мере боли я не чувствовал.
За моей спиной раздался голос:
— Вахмистр!
Я развернулся и увидел своего сотника. Сергеев был мертв, поправив полусгнившей рукой серую форму, он подошел и громко крикнул:
— Вахмистр! В бой! С автоматом на танки!!!
— Так вы же мертвы, — сказал я, глядя в черные пустые глазницы черепа. — Вы уже сгнили. Идите в могилу.
— Могилу? — спросил Сергеев, осматривая поле боя, потом улыбнулся раздробленной челюстью и сказал: — Так это и есть моя могила. Я здесь и похоронен. Ты слышал про Валгаллу? Так это и есть Валгалла. Наша. Своя.
Грянул взрыв, я обернулся и увидел, как от восьмого и четвертого вагонов ничего не осталось. Тем временем танки северян и автономов сошлись почти в упор, но меня это мало волновало, я просто стоял и смотрел на своего сотника. Сгнившего в новгородской земле. А мы ведь даже тогда их не похоронили. Так увлеклись дележкой земли автономии, что просто забыли похоронить погибших в бойне за эту землю. Сергеев постоял, глядя на меня своими пустыми глазницами, затем подошел и дотронулся до медали на моей груди. Серо-черный ноготь дотронулся до позолоченного изображения поезда.
— Герой… — сказал он.
Я снял медаль и прицепил на прогнивший камуфляж сотника.
— Это ваша награда. Не моя. Простите меня. И Дениса простите. Он погиб в другой войне…
Автобус сильно тряхнуло, и я проснулся. Приподнялся с кресла и мрачно осмотрелся по сторонам. Было темно, полупустой автобус спал. После того как я вышел за кордоны, на дороге встретил этот транспорт с беженцами в Орду, с ними и уехал из проклятой Цитадели.
Я подложил руку под голову и закрыл глаза, пытаясь заснуть, но сон не приходил. Осознание неизвестности не шло у меня из головы. Я тупо смотрел в темноту за окном, слушал тишину и кутался в найденное на полке одеяло. Мне было некуда идти, некуда ехать, самый простой вариант — пробраться через кордоны Центрового агломерата и спрятаться дома. Но туда все равно придут, хоть раз, но придут. Поинтересуются, поспрашивают, поищут. Я задумчиво достал листок из нагрудного кармана и посмотрел на него. Развернуть или нет? Нет. Черт с ним! Запихнув листочек в карман, я достал второй кусок бумаги. На нем был адрес, единственный адрес, куда я мог поехать. Свернув листок, я снова уставился в окно. Спать не мог — опять будут эти лица. В который раз…
Двенадцать дней я добирался до пункта назначения, все эти дни думал только об одном — о правильности своего решения. Я чувствовал, что должен доехать. Должен добраться и сказать все, что хочу. Я ехал к ней. Той самой, которую видел один раз в жизни, а потом если и вспоминал, то в самые критические моменты, как бы прощаясь. Но которая осталась моим единственным светом.
Это мой последний рубеж.
Анна еще раз посмотрелась в зеркало и наконец, звякнув ключами, двинулась в путь. Стильные серебристые каблучки весело гремели по бетонному покрытию подъезда. Анна решила не ехать на лифте, а пошла по лестнице. Быстро спустившись на первый этаж, она остановилась и настороженно посмотрела на сидящего прямо перед ней на подоконнике человека. Это был молодой парень в новом странном камуфляже, который больше всего был похож на форму уборщика. Когда их взгляды пересеклись, он поправил свой рюкзак и поднялся на ноги, Аня шагнула вперед и посмотрела в его глаза. В тот вечер знакомства почему-то ей запомнился именно его взгляд — он был простой и в то же время пронизывающий насквозь. В ту памятную ночь она смотрела в его глаза и поражалась их красоте — теперь же перед ней был совершенно другой человек. Дело не в том, как он был одет или как выглядел, — другими были глаза. Нет, цвет их был тот же, поменялся сам взгляд. В его глазах словно горело яркое пламя. Молодой человек взял своими разбитыми руками ее маленькую ладошку и сказал:
