Она припечатала его ногой в лицо и еще сильнее пнула по ребрам и голове, потом повернулась, пригнулась и поймала удар, нанесенный сзади, на наплечник брони. Парень, которому удалось выбраться из-под своего полубессознательного товарища, перехватил свою дубину двумя руками и размахнулся, чтобы снести ей голову.
Кальпурния, которая все еще чувствовала отдачу от удара и была неописуемо рада тому, что не сняла панцирь, не дала ему такой возможности. Теперь ее дубинка гудела и плевалась искрами, и ей не нужно было сильно замахиваться, чтобы нанести большой урон. Кальпурния сделала низкий выпад, а потом, когда противник попытался заблокировать удар, шлепнула его по рукам. Она повысила мощность на одно деление, и разряд энергии вышиб дубину из рук мужчины, оторвав заодно кончики шести его пальцев. Тот взвыл и отшатнулся, но Кальпурния, будучи не в том настроении, чтоб проявлять милосердие, наклонила плечо и нанесла резкий рубящий удар сверху вниз, который раздробил ему ключицу и оставил глубокий обожженный след от плеча до живота. Дубинка выгнулась в руке от силы столкновения, мужчина рухнул назад, сполз по стене и мелко задрожал на полу.
Она воткнула дубинку обратно в зажим и подбежала к Гомри. Глаза того закатились, пульс трепетал, на лбу расползся жуткий темный кровоподтек. Кальпурния тихо зарычала и хотела было плюнуть на тела, распростертые в коридоре, но тратить на это силы не было никакого смысла. Она проверяла его пульс, говорила с ним, помогала ему дышать, когда приходилось, требовала у него, приказывала ему не умирать. Она по-прежнему сидела, сгорбившись над Гомри и упорно пытаясь поддержать в нем жизнь, насколько могла, когда прибыли сотрудники службы безопасности Флота.
Пятнадцатый день Септисты
Три дня до Мессы святого Балронаса. Второй день Вигилии Балронаса.
Процессия Тесейских мучеников. Поминовение Картигана и Лукулла Трафа.
К этому дню вся пища, оставшаяся от пира накануне Вигилии, должна быть съедена. Все, что осталось, к рассвету должно быть выброшено, в идеале — сожжено на жаровнях перед ближайшей часовней после того, как пищу благословит проповедник. Если еда сжигается в домашнем святилище, то главе семьи подобает прочитать четвертый Офелийский псалом или первые десять строф из послания Триора к даннитам. Также приемлемо оставить еду на ступенях у уличной кафедры.
Те, кто присутствует на Процессии Тесейских мучеников, должны поститься с восхода солнца и до тех пор, пока гробы не пронесут перед ними во время третьего и последнего прохода вокруг Собора. Когда гробы несут мимо, традиционно положено размышлять о своем поведении перед вышестоящими и Императором за прошедший год. Традиционное облачение для этого дня — темная головная повязка или платок на лбу для мужчин и то же самое либо темная вуаль для женщин. Особенно истовые верующие во время религиозных церемоний могут закрыть глаза повязкой или лентой. К концу дня гражданам следует решить, какой пост они будут держать, чтобы подготовиться к окончанию Вигилии. Весьма благочестиво и достойно поощрения начать пост на закате и ранее. В ранние часы поста мысли постящегося должны быть обращены на его грехи и проступки и необходимость покаяния и искупления. Соблюдение вигилии без сна вплоть до Служб Перьев в это время считается знаком ревностной веры.
— Нет, — громко заявила Кальпурния, — мне не пришло в голову предоставить вам медицинскую помощь. Ни одному из вас. Могу назвать по меньшей мере одного человека, которому медицинские ресурсы врат были куда нужнее — и сейчас остаются нужнее — чем любому из вас.
Она стояла на одном конце двухуровневого центрального вестибюля Внутренних Харисийских Врат, не обращая внимания на любопытные или приглушенно-враждебные взгляды членов экипажа станции вокруг. По обе стороны от нее вились лестницы, одна из которых вела в зал трибунала, а другая — в покои Астропатики, а по обе стороны от лестниц находились тяжелые пластиковые колодки, привинченные к пластине в полу.
Левее всех находился станционный кадет Джинтис, один из напавших на нее вчерашней ночью, которого она вырубила вторым. Как и все остальные, он был закован в колодки и одет в полную униформу, с которой содрали все знаки отличия и ранга. Он выглядел слабым звеном: самый молодой, меньше всех принимавший участие в преступлении, а сейчас — самый напуганный и жалкий. По другую сторону лестницы от него находился старший кадет Бурдье, павший последним. Он был сильно сгорблен, искалеченные кисти рук замотаны марлей. Маршалам пришлось сымпровизировать для него металлический каркас, чтобы он не обмяк и задохнулся, потому что Кальпурния настолько повредила его торс, что он не мог стоять прямо.
У правого лестничного колодца находился младший энсин Цикурел, которому она разбила колено. Последовавшие за этим пинки также сломали его нос, скулу и два ребра, но, определенно, не дерзкий дух — взгляд, которым он одарил ее, опираясь на здоровую ногу и сопя сквозь бинты на разбитом всмятку носу, был полон ненависти.
— Если у вас осталась хоть крупица чести, — сказала Кальпурния в ответ на этот жгучий взгляд, — если вам удастся стать достойными той униформы, что с вас сняли, тогда вы сможете извлечь из этого урок.
Она подошла к четвертому из них, энсину Талгаарду. Это был тот, что схватил ее, главный зачинщик, тот, который позволил алкоголю затуманить свой разум и наплодить там фантазии о том, как поставить эту маленькую планетницу-арбитра на место и отомстить за оскорбление своего капитана.
— Не сомневаюсь, ваш капитан-привратник был бы не прочь увидеть меня в бинтах в медицинском отсеке станции, на волоске от смерти, как арбитр Гомри. Но когда вам четверым взбрело в голову, что надо действовать, что он сделал? На чью сторону он встал? Посмотрите, где вы теперь. Ваш капитан-привратник встал на сторону Закона.
— Ты... не понимаешь... оскорбление... чести... должно...
Это говорил Талгаард. Голос у него был придушенный, но она не была уверена, была ли тому причиной боль от ран или давление колодок на шею. Но его слов и искривленных губ было достаточно, чтобы убедить, что стоять здесь и тратить на него время бесполезно. Некоторые люди просто не желают исправляться.
Кальпурния прошла мимо него и поднялась по лестнице к дверям зала судебных заседаний. Она бы, возможно, могла войти внутрь и послушать, как пререкаются люди коммодора Оменти и Арбитрес, и даже поучаствовать в спорах, но правила хорошего тона диктовали, чтобы она не присутствовала при обсуждении своего дела.
