А получается, что особист – один из тех, кто упрятал нас сюда.
Я мельком глянул на лежащий на столе пауэр-банк, прикидывая: если ударить им Костю в глаз или в висок, то смогу я его убить или нет?
– Не получится, – спокойно сказал Костя.
– Что не получится? – удивился я.
– Убить меня не получиться, – ответил особист. – Если ударишь пауэрбанком, то удар выйдет несильным: между нами слишком большое расстояние. Ранить сможешь, а убить точно сил не хватит.
– Что, все так очевидно?
– Да.
– Я так надеялся на вас, товарищ капитан, думал, что вы нам поможете. А вы… Вы…
Я замолчал, понимая, что нет смысла продолжать этот разговор. И так все понятно. Горло сковали оковы накатившего черного отчаяния. Все кончено! Дальше сопротивляться нет смысла. Предательство, ложь и обман. Удар в спину от того, на кого так надеялся.
– Сержант, если ты думаешь, что я предатель, то ты неправ. Я Родину не предавал. Ты мне лучше расскажи, зачем ты следователю взятку предлагал. Мне как доложили, что ты тут такими суммами людей соблазняешь, я тут же вскочил в вертолет и примчался на переговоры. Честно говоря, удивил меня. Про такой простой фокус, как взятка, я даже не подумал. Отвык как-то от взяток.
Слова капитана вселили в меня слабую надежду. Возможно, все не так просто, как мне кажется. Действительно, если бы особист был из числа злодеев, копавших под наш 10-й ОДШБ, то зачем ему надо было являться сюда лично? Дал бы приказ, да убили бы нас по-тихому, нашли бы утром в камере двух забитых насмерть и одного повешенного и списали бы все на тюремные разборки между заключенными.
– Думал, дам взятку, и нас выпустят, – пожал я плечами.
– Вот так просто?
– Нет, хотел еще предложить, что мы с моими боевыми товарищами можем взять любой вражеский укрепрайон, на который нам укажут. Типа как во время Великой Отечественной войны штрафбаты своей кровью искупали вину.
– И все? – хитро улыбнулся капитан.
– Да.
– Врешь. Говори, что еще задумал. Я ведь тебя знаю, ты с Психом воевал, и он о тебе очень хорошо отзывался.
– На самом деле главным для меня было добраться до интернета, чтобы связаться с нашей волонтерской группой, с представителями СМИ, с военкорами, с вами. Рассказать, как все было на самом деле. Но мне надо было быть в Сети минимум пару дней, причем желательно в боевой обстановке, чтобы никто не мог обвинить нас в трусости. Думал, захватим украинский опорник, а в нем будет Starlink’oBCKnft терминал, ну или просто рабочие мобильники укроповские насобираем. А там уж как повезет. Больше всего на вас надеялся, думал, что вы уж точно нам поможете.
– Примерно так я и думал. Хорошо, что лично к тебе приехал. Не подведи я к вам своего человека в роли следователя, могли бы таких дел наворотить.
– А теперь что?
– Теперь вы сделаете все, как ты планировал: захватите укропский опорный пункт и начнете оттуда рубить правду-матку в прямом эфире. С выбором вэсэушного опорника и разоблачительным материалом для общественности я вам помогу.
Вот тут я опешил и впал в ступор второй раз за короткое время. Ничего не понимаю! Что здесь происходит?!
– Рот захлопни, а то муха залетит, а душа вылетит, – пошутил Костя.
– Я ничего не понимаю, товарищ капитан. Вы на чьей стороне?
– Я, как и ты, на стороне интересов Родины.
– А можно тогда спросить?
– Спрашивай.
– Если вы знаете историю нашего ОДШБ, то почему не помогли? Почему не сделали так, чтобы нам дали снарядов и нормально пополняли БК? Почему на наши позиции не зашел никто из сменщиков? Укропы хрена бы лысого прорвали оборону, если бы нас нормально снабжали или дали вовремя пополнение.
– Замысел был именно в том, чтобы ВСУ прорвали оборону, причем не просто так, а с максимальными потерями, чтобы у противника даже не закралось мысли, что они заходят в западню. И вашу «Десятку» специально не снабжали боекомплектом, чтобы максимально обессилить вас, а то вы бы там стояли до сих пор, – улыбнулся Костя.
– Зачем все это надо было?
– Я уже сказал: чтобы заманить противника в ловушку. Сейчас на относительно небольшом участке фронта, в так называемом Токмакском прорыве, сконцентрированы очень большие силы противника. Они там, конечно, развивают наступление и расширяют этот выступ, но даже не подозревают, что продвигаются именно в том направлении, в котором выгодно российскому Генштабу.
– А почему именно наш батальон был выбран для этих целей?
– Потому что вы лучшие, – горько выдохнул Костя. – Только вы могли бы держать врага так долго, нанося ему такие потери. Десятый ОДШБ за две недели боев за Токмак потерял убитыми меньше ста пятидесяти бойцов, при этом на вашем участке обороны противник потерял около двух тысяч человек. Если бы вместо вас была обычная мотострелковая бригада, то потери были бы в разы больше. А так и поставленная задача с успехом выполнена, и в Россию не так много «двухсотых» уехало в цинковых гробах. Сам же знаешь старую истину: лучше потерять взвод, но сохранить батальон, лучше потерять батальон, но сохранить…
– Дивизию, – закончил я вместо Кости слова старой солдатской истины. – Теперь все понятно. А зачем надо было обвинять нас в трусости?
– Потому что вы должны были погибнуть там все, – жестко ответил капитан. – Я понимаю, что это тяжело слышать, но такова была задумка командования: батальон гибнет, его позиции прорывает враг. Но майор Рыжиков не знал об этом и решил, что дело, как всегда, во внутриармейских разборках, поэтому он под видом того, что вы все ранены, увел вас в тыл. Приказа на отход с позиций у него не было. И ничего бы не вскрылось, но этот чертов обстрел «хаймерсами» и паника, которую развел комбат мотострелков, обвиняя вас в наведении ракет на их располагу, чуть было не поставили всю операцию под удар. Пришлось импровизировать. Вот как-то так.
– Думаете, если бы майор Рыжиков знал, что нам надо всем умереть на окраине Токмака, он бы не стал отводить нас в тыл?
– Уверен, – твердо ответил Костя. – Именно по причине твердости характера и несокрушимости майора Рыжикова командование и выбрало десятый ОДШБ для выполнения поставленной задачи. Причем я с самого начала предлагал поставить майора Рыжикова в известность, сообщив ему истинный замысел операции, но наверху посчитали, что так делать нельзя.
– Все равно как-то странно, – пожал я плечами. – Что-то не сходится. Как-то все наигранно.
– Что, жопой чувствуешь подвох? – нахмурившись, спросил особист.
– Да, – ответил я.
– Плохо. Если ты чувствуешь, что что-то не так,
