Сергей Антонов - В интересах революции

Теперь стало ясно, почему на Автозаводской было так тихо, а большинство рабочих мест пустовало. Не имело смысла трудиться, если произведенный продукт нельзя было сбыть. Невозможно же самим жрать всю эту технику!

Догадка оказалось верной, но суть того, что происходило на станции, Томский окончательно понял и прочувствовал, когда решил пройтись по платформе. Взгляд упал на лист бумаги, приклеенный к одной из колонн. «Нормы выдачи грибной похлебки», гласила написанная корявым почерком надпись. Листок был разграфлен. В одной колонке шел перечень профессий и возраста жителей станции. В другой — вес похлебки в граммах. Причем цифры в последнем столбике уже несколько раз зачеркивались. Норма день ото дня уменьшалась. Сегодня, например, рабочие получали по двести пятьдесят, солдаты, задействованные на дежурстве, — триста, женщины — двести, а дети — сто пятьдесят граммов похлебки.

В приписке под таблицей сообщалось, что все обитатели станции имеют право на дополнительный паек — пятьдесят граммов свиного сала. Его рекомендовалось обжаривать на огне, чтобы убить микробы. Значит, сало было не первой свежести. Похлебка вряд ли была питательной, а при таких нормах выдачи она, скорее всего, просто разжигала аппетит, а не утоляла голод.

Толик двинулся было дальше, но замер, услышав чье-то бормотание. Привалившись спиной к колонне, на голом полу сидела седая старуха лет восьмидесяти. В глазах ее тлело безумие; она не переставая что-то бубнила себе под нос. Томский наклонился и прислушался.

— Полынь, крапива, лебеда, полынь, крапива, лебеда, полынь, крапива, лебеда… — повторяла она, как заведенная.

Заметив смотревшего на нее Анатолия, старуха протянула к нему исхудавшую руку и вцепилась в рукав:

— Нет травы… — Старуха показала пальцем на сновавших по перрону людей… — Смотри, они все истоптали… Нет травы…

Томский еле вырвался из цепких пальцев безумной старухи.

Он направился к слесарю в комбинезоне, чтобы спросить, где искать Русакова. Старика на месте не было. Он стоял у стены рядом с коробкой рубильника. По всей видимости, работа с движком требовала большой точности, а света не хватало. Старик опустил рычаг рубильника. Вспыхнули лампочки под потолком.

Теперь Томский увидел все, что раньше скрывалось от него в неверном свете факелов. Бледные изможденные лица. Темные круги под глазами. Одежда, болтавшаяся на телах, как на вешалках.

Блокада превратила Город Мастеров в Королевство Голода.

Скрежет крышки люка. Лязг цепи. Резкая боль в пояснице.

Григорий обрадовался и звуку и боли. Звуку — потому, что он отличался от монотонного, сводящего с ума «бум-хлюп». Боль же была веским аргументом в пользу того, что он жив, а не утонул, как казалось. Его вытаскивали из карцера, а это означало возвращение в более или менее нормальный мир. Реальность, где существовало много звуков и яркого света.

Носов хорошо помнил рассказы о тех, кто побывал в карцере. Снова выбраться наружу оказывалось не менее тяжким испытанием, чем оказаться в кошмарной одиночке. Прежде всего, из-за яркого света. Значит, первым делом надо зажмуриться и к свету привыкать постепенно. Григорий собирался закрыть глаза, но тут увидел странный прямоугольник на облицованной листовым железом стене шахты. Он существовал на самом деле!

Григория втащили на платформу. Он сразу упал, и раздосадованный охранник, не удержавшись, пнул карлика сапогом в бок:

— Вставай! Нечего прикидываться. Каких-то двенадцать часов в яме просидел, а под жмура косишь. Со мной этот номер не пройдет.

Коротышка встал и даже постарался удержаться на ватных ногах. Охранник удовлетворенно хмыкнул. Носову не давала покоя мысль о прямоугольнике, который он заметил в шахте. Он мог быть выходом в горизонтальный штрек, которого создатели карцера просто не заметили. При случае надо бы изучить яму как следует. Эта мысль так заняла Григория, что он даже слабо улыбнулся.

И тут же помрачнел вновь. Вряд ли ему представится случай исследовать яму: его вытащили слишком рано, а это может означать только одно — терпение коменданта лопнуло.

Тем не менее, Григорий внимательно осмотрел ближайший к шахте участок Берилага. Карцер располагался на приличном удалении от клеток и постов. Ближайшая лампочка горела так далеко, что свет ее сюда почти не доставал. Часовым нужно иметь очень хорошее зрение, иначе невозможно рассмотреть, что творится в этом месте.

Как и ожидал карлик, охранник повел его прямиком к коменданту. Шагая мимо клеток, Григорий намеренно замедлил шаг у той, где сидела Елена. Девушка увидела старого знакомого. Они просто обменялись взглядами, улыбнулись друг другу. Обоим стало легче. Охранник выругался, толкнул Носова в спину. Вместо того чтобы ускорить шаг, коротышка остановился. Пока охранник тупо таращил глаза и приходил в себя от удивительной наглости узника, тот прошмыгнул у него под рукой. Схватил за прутья клетки.

— Когда придет Коля, передай ему, что я не сломался… Обязательно скажи ему…

На этот раз охранник ударил зэка прикладом автомата. Не позволил упасть, а схватил за шиворот и поволок к вестибюлю.

Комендант встретил Носова молча. Исчезновение Шестеры отбило у Чеслава охоту шутить в привычной, язвительной манере. Он приказал привязать Григория к табурету. Своими руками разорвал рубаху на его груди.

— Близняшки должны быть похожими друг на друга, а у тебя с братом наблюдаются серьезные отличия. Сейчас я попробую устранить досадное недоразумение, если ты, конечно, не скажешь, где Шестера.

— Я дрессировщиком к тебе не нанимался. Сам ищи…

ЧК ожидал подобного ответа. Кивнул, достал из-под стола паяльную лампу. Рядом положил обрезок стальной арматуры.

— Никогда до конца не понимал мутантов. Единственное, что знаю наверняка, — с вами можно разговаривать только на языке боли. Только его вы, уроды, и понимаете. Это как дрессировка зверей в цирке: все только через страх и через боль. Выходит, вы звери. А значит, с вами только по-зверски и надо…

Носов смотрел, как раскаляется на огне паяльной лампы металлический прут. Ему стало страшно. Но он знал, что его брат выдержал такую пытку. И убежал. Носов оставил Чеслава с носом. Григорий неожиданно для себя рассмеялся.

Корбут услышал смех коротышки. Схватил прут и помахал им у него перед лицом. Потом легонько коснулся обнаженной груди, опалив волосы. Григорий стиснул зубы так, что на щеках выступили желваки.