Тот падает. Я подбираю его автомат – от греха – и вижу, как сползает по стене Клещ. И насколько пропитана кровью его правая штанина. Он закрывает глаза, и я его не тороплю. Не надо соваться Клещу под ноги, когда его продырявили, он не любят, чтобы кто-то видел его боль.
Судя по всему, призрак, бросив нож из очень неудобного положения, почти не видя Клеща, закрытого поводырьим телом, все-таки попал. Не убил. Но задел серьезно. По сероватой коже Клеща разливается бледность.
Я велю Толстому сходить за Бекасовым.
– Сладкое и много. Перевяжу себя сам. Тащи сюда сладкое.
– Толстый, – говорю я, – ты как? Переломы, раны? Это из тебя крови выхлестало?
– Нет… Я локоть разбил, колено болит и на башке шишень набухает, а так – ничего. Бражников готов. Бражников… А Михайлов…
– Костя, Потом Михайлов. Тебе жена в вещмешок сладкое положила?
– Да. Пирожки с курагой. И запеканку. Только там, наверное, всё в кашу сейчас…
– Шоколадку, конфеты?
– Такого она не кладет.
– Срочно вынь всё и дай… эксперту. Клещом его звать.
– Помню.
– Дай ему… всю сладкую кашу, какая у тебя есть.
– А…
– Ясно, Костя?
– Ясно.
Он принялся стягивать с себя вещмешок, рыться в нем… А я пошел на кухню. Упаси господь, никто из этих гадов не потребляет сахар. Тогда – паршиво.
В дом вваливается старлей Бекасов и его ребята, человека четыре сразу.
– Где противник? Наши действия? – требует от меня офицер. – Я обрываю связь, а ответа нет!
Какие, мля, теперь наши действия… Я пропереть не могу, какие тут были действия, кто по кому и когда стрелял, а он хочет, чтобы я определил, какие действия будут…
Плечо болит, зараза, еще тоже радость!
– С кем связываетесь-то?
– С лейтенантом Бражниковым.
– А нужно было вызывать меня. Так положено во время этой операции. Бражников вон там лежит, он вам точно не ответит.
Бекасов смотрит и глазам своим не верит.
Надо включаться. Никто за меня тут командовать не станет. А если станет, то, следовательно, грош мне цена.
– Товарищ старший лейтенант! Сюда врача, срочно. Боевое охранение проверить. Сдается мне, вы найдете шесть солдат мертвыми. Хорошо, если только шесть.
– Снаружи никто не стрелял.
– Не перебивать! Слушать приказ! Врача – сюда. Охранение – проверить. Вызвать по рации еще одного медика! Может, кого-то он откачает… Никого, кроме врача, без моего личного приказания в комнату не допускать! Назначить старшего, который выполнит эти указания, сами останьтесь здесь!
Он живо отдал распоряжения. А я пока сбегал на кухню… о, есть сахар. Спасибо, Господи! Набрал стакан воды. Поднялся наверх, к Клещу. Он там с невероятной скоростью уплетал всё, что ему принес Толстый.
– Какие будут дальнейшие приказания, товарищ военсталкер? – осведомился Бекасов.
Старается. Облажался со связью, решил без мутных гражданских обойтись, а теперь заглаживает вину.
– В первую очередь… всё, что вы здесь увидите, относится к понятию «секретно». Ничему не удивляйтесь и ничем увиденным ни при каких обстоятельствах ни с кем не делитесь. Иначе нарветесь на неприятности по службе. Второе. Вам перед операцией выдали наручники, хотя спецназу они по жизни на хрен не нужны. На втором этаже лежит раненый шибздик, которого мы тут поймали, лежит без сознания. Но это очень хитрый шибздик. Может, он уже очнулся или очнется прямо сейчас…
– Еще нет. Но скоро, – уточнил Клещ, едва оторвавшись от жратвы.
– Так. Осторожно подойдите и нацепите наручники. Потом разорвите ему штаны – там, где ширинка, – и приспустите ниже колен.
Надо отдать старлею должное. Видит, что в комнате живого места нет, всё снизу доверху пулями исковыряно. Видит, что сослуживец его, лейтенант Бражников, валяется в луже крови, и, кажется, ему кирдык. Слышит, что солдат его неведомо кто положил. Но он получил приказ и выполняет его без лишних вопросов. Вон, завозился над телом поводыря. Сейчас ничего другого и не надо.
Клещ забрал у меня сахар, забрал воду, принялся хрустеть рафинадными кубиками, изредка скупо отхлебывая из стакана. А я оглядываю поле боя, пытаясь понять, кто, кого, чем…
На полу валяется стальная чурка тяжелого пулемета «Утес» без станка. Из нее торчит лента с патронами. Вот чем приложил меня сверхсталкер, вот чем он мне, зараза, в плечо въехал… Только почему он нас из нее не расстрелял в упор и только разок гавкнул из коридора, а потом заглох? Я уж не удивляюсь, как он эту дуру таскал и как отдачу гасил. В дуре двадцать пять килограммов, не считая боезапаса, калибр у нее 12,7, предназначена она для борьбы с бронетранспортерами и БМП, а не для камерных разборок на даче. Нет, парни, я не удивляюсь, тварюга, за пять минут уложившая столько народу, еще и не на такое способна. Но почему призрак почти не стрелял? И, кстати, какого буя мы ржали как сумасшедшие?
Командир группы захвата из меня как телескоп из унитаза.
– Второй раз они меня в заложниках держат, а я хоть бы хрен… да что со мной? Дерьмом я, что ли, сделался?
Клещ ухмыльнулся:
– Не так плохо, салажонок! Ухо это ты ему оттяпал. Помог мне взять пса…
Я вздохнул. Ну, хотя бы ухо. И то хлеб.
– Толстый… помоги мне перевязаться. Аккуратно распори ножиком штанину, – заговорил опять Клещ, – да, вот здесь. Я вижу, ты флягой запасся… вода у тебя там? Промой. Достань из аптечки… обработай.
Сам он, не переставая, двигал челюстями.
А я спустился на первый, подошел к Михайлову. Шевелится. Вот это – лучшая новость за весь сегодняшний день. Жив! Дмитрий Дмитриевич, родной ты мой!
– Как вы?
– Истинный парадиз… Дышать тяжело. Кажется, минус ребро. Или два ребра. Плюс вывих левой ноги. Видимо, все-таки вывих, а не перелом. Еще плюс ссадина на голове. Кровит она, кажется, сильно, но там, в худшем случае, рассажена кожа. Ничего страшного, Тим, эскулапы, поверьте, живо поставят меня на ноги. Жаль, упустили зверя.
– Не совсем, Дмитрий Дмитриевич! Клещ взял поводыря.
– Да? Значит, не напрасно мы тут… Не совсем напрасно.
Тут Клещ подал голос:
– Да не я взял, мы все тут его взяли. Тим, куда ты попал, я уже сказал. Толстый, ты ему плечо продырявил. А ты, Миха, вообще молодец. Ты полдела сделал. Как ты сообразил зуду им подкинуть? Помнишь, старый пес, что от зуды не только юшка из носа хлещет и не только на ржач пробивает, но еще и огнестрел на ноль клинит. И помнишь, на какой дистанции твой собственный огнестрел от нее клинить не будет. Молоток. Я уже сам забывать начал…
– Есть еще порох, – вяло отозвался профессор.
Вид у него квёлый, говорит тихо, едва губами шевелит.
– Наведем резкость: один бы я тут пулю поймал, и все дела.
