— Сомневаюсь, что он видел за моими словами нечто большее, нежели пустую браваду руководителя колонии, пытающегося спасти своих людей.
— Однако вы не можете не понимать, что с точки зрения Союза колоний ваши действия могут быть истолкованы как осознанная или неосознанная попытка сорвать операцию и подвергнуть угрозе безопасность не только вашей колонии, но и всего Союза колоний, — заявил Батчер.
— Мои действия можно истолковать множеством самых различных способов. Я не могу предпочесть ни одно истолкование моему собственному. А оно заключается в том, что я делал то, что, по моему мнению, требовалось для защиты колонии и колонистов.
— В беседе с генералом Гау вы прямо сказали, что не должны были предлагать ему отзывать флот, — сказал Беркли. — Вы знали, что совет, который вы дали генералу, полностью противоречил нашим намерениям и мог быть воспринят как прямой намек на то, что вам известно что-то такое, чего не знает он. Если бы у генерала хватило ума вдуматься в вашу логику, он разгадал бы нашу ловушку.
Я ответил не сразу. Это уже становилось смешным. Нельзя сказать, что я не ожидал от этого расследования обвинительного настроя, но все же думал, что оно будет проводиться тоньше. Можно было предположить, что Батчер решил поторопить события. Впрочем, не знаю, отличалось ли расследование моих поступков от каких-нибудь других расследований.
— Даже не знаю, что можно ответить на такое умозаключение. Я поступил так, как мне представлялось правильным.
Батчер и Беркли быстро искоса переглянулись. Они получили ответы на все свои вопросы и теперь готовы были закончить заседание. Я углубился в пристальное разглядывание носков своих ботинок.
— Что вы думаете о генерале Гау?
Я вскинул голову. Вопрос меня совершенно ошарашил. Генерал Сциллард сидел в той же позе и с тем же непроницаемым выражением и вежливо ждал, моего ответа. Батчер и Беркли тоже не могли скрыть своего удивления; несомненно, поведение Сцилларда никак не укладывалось в привычный для них сценарий.
— Я не уверен, что правильно понял вопрос, — осторожно сказал я.
— Перестаньте, все вы поняли, — бросил Сциллард. — Вы довольно долго разговаривали с генералом Гау и, конечно же, успели подумать о том, что он за личность, и до, и после уничтожения флота конклава. Так что же вы думаете о нем, опираясь на свои личные впечатления?
«Будь оно все проклято!» — подумал я.
Теперь у меня уже не оставалось сомнений в том, что Сциллард знал о моей более обширной информированности о генерале Гау и конклаве. Мысли, откуда он это узнал, можно было отложить на потом. Сейчас же вопрос был в том, что ему ответить.
«Можешь считать, что с тобой покончено», — вывернулась откуда-то паническая мыслишка.
Было ясно, что Батчер и Беркли уже готовы сплавить мое дело в Суд колониальных дел, где разбирательство по любому возможному обвинению (я решил, что это будет «некомпетентность», хотя возможны и «халатное отношение к своим обязанностям», и даже «государственная измена») будет скорым и закончится не слишком приятно для меня. Я исходил из предположения, что Сциллард явился сюда, чтобы удостовериться, что он добился желаемого результата. Возможно, он не был до конца убежден в том, что я пытался воспрепятствовать его миссии, но. теперь я и в этом не был уверен. Внезапно я понял, что не имею даже догадок о том, чего же ждет Сциллард от этого расследования. И потому, что бы ни сказал, это уже не имело значения — меня уже ничто не могло спасти.
Но, черт возьми, это же официальный допрос в ходе официального расследования! А это значило, что его запись сохранится в архиве Союза колоний. Ну и будь что будет!
— Я думаю, что он благородный… человек, — сказал я, запнувшись на слове «человек».
— Прошу прощения? — уставился на меня Беркли.
— Я сказал: я думаю, что он благородный человек, — повторил я. — Прежде всего, он не стал попросту уничтожать Роанок. Он предложил на выбор или эвакуировать моих колонистов, или позволить им присоединиться к конклаву. В той информации, которой снабдил меня Союз колоний, такие варианты не рассматривались. Из этой информации — я ознакомил с ней всех колонистов Роанока до одного — следовало лишь то, что Гау и конклав истребляют колонии, как только обнаружат их. Потому-то мы сидели целый год, не смея поднять головы.
— Его слова о том, что он намерен позволить вашим колонистам покинуть планету, вовсе не значат, что он так и поступил бы, — заметил Беркли. — Как бывший офицер ССК вы не можете не понимать ценности военной дезинформации и многообразия способов передачи ее врагу.
— Не думаю, что он рассматривал роанокскую колонию как врага, — возразил я. — Нас там было менее трех тысяч человек против четырехсот двенадцати боевых кораблей высшего ранга. У нас не было ровно никаких средств для обороны, и Гау не получил бы никакого военного преимущества, если бы обманом заставил нас капитулировать, — а потом уничтожил бы иным способом. Это была бы немыслимая жестокость.
— Вы что, не знаете, насколько жестокость, с точки зрения психологии, важна в войне? — возмутился Беркли.
— Это я хорошо знаю. Вот только из той информации, которой снабдил меня Союз колоний, не было понятно, является ли жестокость неотъемлемой частью психологической характеристики генерала или же его военной тактики.
— Вы много чего не знаете об этом генерале, — вставил Батчер.
— Не смею отрицать, — сказал я. — Именно поэтому я и решил, что, имея с ним дело, будет полезнее руководствоваться своей собственной интуицией. Но я вроде бы припоминаю, будто генерал сказал, что до того, как попасть на Роанок, он осуществил более трех десятков аналогичных операций. Если вы располагаете информацией об этих случаях и, в частности, о линии поведения генерала по отношению к каждой из этих колоний, можно было бы выработать определенное мнение о его представлениях, о чести и жестокости. У вас есть такая информация?
— У нас она есть, — рубанул Батчер. — Но мы не имеем права предоставить ее вам, поскольку вы временно отстранены от своей должности.
— Это я отлично понимаю, — кивнул я. — Но, скажите, имелась ли у вас такая информация, когда я еще находился на своем посту?
— Вы намекаете на то, что Союз колоний скрыл от вас информацию? — в очередной раз взвился Беркли.
— Я ни на что не намекаю. Я задал совершенно прямой вопрос. И утверждаю, что в условиях крайней скудности сведений, предоставленных мне Союзом колоний, я мог руководствоваться лишь своим собственным здравым смыслом. Таким образом мне удалось получить дополнительную информацию, с которой я вас сейчас знакомлю.
