Я без жалости вдавил ствол револьвера в рану на животе «мускула» и еще дважды нажал на спусковой крючок. Обе пули прошли сквозь тело обреченного навылет и нашли Карпа. Вождь «троглодитов» упал навзничь; рядом свалился, скрутившись в позе эмбриона, перхающий кровью «мускул». Я вышиб оружие «хозяев» из их рук, отбросил от греха подальше.
А над «Кречетом» в этот момент било ключом светопреставление. На моих глазах оба уцелевших летуна извергли из себя вытянутые языки лилового пламени. Грот-мачта броненосца сейчас же согнулась посредине, будто сверху на нее упал непомерный груз, а стальная коробка Марса вдруг оплыла, точно оставленная на солнцепеке головка сыра. Лиловые языки беззвучно и с животной алчностью облизали ростры; все, с чем они соприкасались, охватывало дымное пламя. Горела даже краска, покрывающая броню надстроек.
Потом что-то бабахнуло, и один из летунов стал выделывать в воздухе живописные кренделя. Через миг он зацепился плоскостью крыла за грот-мачту и со звуком, похожим на стон великана, обрушился на ходовую рубку броненосца. Грохот от падения летающей машины слился с воплем, исторгнутым одновременно множеством людей.
Карп пошевелился, тряхнул пропитавшейся кровью бородой. Приподнял руки и начал перебирать пальцами в воздухе, словно намереваясь поймать что-то невидимое мне. Я склонился над раненым: вождь «троглодитов» глядел на клубы дыма в небесах пустым, рыбьим взором.
Несомненно, высшие силы (не хочу говорить — Бог, боюсь так говорить!) наделили меня двумя талантами: спасать жизнь и отнимать жизнь. Одна выпущенная мною пуля сбрила Карпу часть черепа, а вторая вошла под подбородок. Жить Дудкину оставалось пять минут, не больше. И за это время ему суждено прочувствовать на своей шкуре такие муки, что ожидающий за порогом небытия ад покажется местом не более пугающим, чем лавка таксидермиста после захода солнца. Карпа вдруг выгнуло дугой, он с натугой засипел, закашлял, и сквозь эти звуки я услышал нечеткое:
— Я… дома… Маруся… ставь самовар…
Таковы были последние слова Карпа Дудкина, вождя «троглодитов», нашего первого учителя здесь, на Марсе; человека, отвернувшегося от своей человечности. Как говорится, променявший первородство на чечевичную похлебку.
И все же Карпу удалось достичь соглашения с «хозяевами»! Интересно… узнать бы как! Жаль, что из этого «без пяти минут покойника» не вытянуть ни одного вразумительного слова.
Или (всякое может быть!) Карпу только показалось, что он договорился с «хозяевами»? Кто знает, какими средствами воздействия на человеческое сознание обладают лохматые бестии.
Я поймал себя на том, что продолжаю мертвой хваткой сжимать рукоять револьвера. А пистолет-то стал липким от крови, скользким… В какой-то момент отчаянно захотелось зашвырнуть его за скалы. Но в барабане остались три патрона, значит, придется сказать оружию «Прощай!» чуть позже.
Тем временем пальба прекратилась. Совсем. Замолкли пулеметы и винтовки, неслышно стало (что весьма странно) криков и вообще человеческих голосов. Если бы не гул пламени, бушующего на рострах «Кречета», и не ритмичное уханье, доносящееся из рухнувшего на ходовую рубку летуна, можно было бы сказать: мол, «воцарилась тишина».
Второй летун примостился перед орудийной башней главного калибра на носу броненосца — так, бывает, муха способна пристроиться на носу у спящего человека. Жаль, что в башне, видимо, никого не оказалось. Жахнуть бы тогда из обоих стволов, чтоб от последней летающей машины остались рожки да ножки…
Прижавшись спиной к скале, я наблюдал за летуном. Происходящее на палубе было скрыто от моего взора. Оставалось только строить предположения одно другого краше. Лезть, очертя голову, по штормтрапу на броненосец я, признаться, не решался.
Время текло неспешной водицей. Туман наконец поредел и развеялся. Лишь иногда густой дым накатывал на скалы, скрывая их очертания. Стало видно обложенное иссиня-черными тучами небо с водянистым пятаком солнца, цепляющимся за зенит. Тучи плыли с севера на юг: тяжелые, неповоротливые, готовые разразиться то ли градом, то ли снегом.
Что же, черт возьми, происходит на палубе?
С превеликой осторожностью я поднял оружие «хозяев». Рог — легкий и гладкий на ощупь — казался вылитым из стекла. На его широком конце нашлось щелевидное отверстие. Как я ни старался, но приладить оружие к руке мне не удалось. Кроме того, я не нашел ничего похожего на спусковой крючок. Золотистые искорки метались, запертые внутри смертоносного конуса, но каким образом сделать так, чтобы они выплеснулись наружу огненной дугой — ума не приложу!
Наконец летун отчалил. Сделал прощальный круг над горящим броненосцем и неспешно поплыл на север. Я же стремглав кинулся к ближайшему штормтрапу.
На «Кречете» горели тенты и леера, вельботы и шлюпбалки, даже деревянный настил палубы… В общем, горело все то, что перед сражением команда либо выбрасывала за борт, либо прятала в трюмы. С ростров сыпались малиновые искры, то и дело меня с головой накрывала волна смолянистого жара.
В то же время от холода стучали зубы. И был это какой-то нервический, внутренний холод. Тяжелое предчувствие поселило в душе зимнюю стужу. Я брел вслепую через клубы дыма; меньше всего на свете мне хотелось бы наступить на чье-нибудь тело.
Действительно, покойники попались не раз и не два. Но было их куда меньше, чем я предполагал.
Вот я уже возле носового шпиля.
Здесь дышалось легче: ветер уносил дым к корме. Я увидел, что походная церквушка, развернутая ранним утром отцом Савватием, развалилась, как карточный домик. Скорее всего, ее раздавил при посадке летун. Сам священник лежал рядом с переносным алтарем, уткнувшись лицом в палубу. Его широкая спина была изуверски посечена осколками. Трупы, трупы… Семеро, кажется, наши, четверо — уж точно субчики Карпа. Ха! Размен, учитывая сопутствующие обстоятельства, весьма красноречивый.
Двое раненых: один любуется полетом ангелов на небе, из обширной раны на груди льется сизый дым. Второй извивается по палубе, зажав зубами край воротника. Правой ноги у него нет по щиколотку. Обрубок волочится следом за моряком, соединенный с культей полоской кожи.
Я прошел мимо первого и мимо второго. Меня одолевали тягостные думы.
Куда подевались остальные? Если «хозяева» их убили, то где тогда тела? Не могли же они испариться?
Или «хозяева» погрузили людей внутрь летающей машины? Нет, летуны, атаковавшие броненосец, были куда меньше тех, на которых нам приходилось летать в качестве живого груза. Насколько я мог судить, в уцелевшее после боя воздушное судно пятьдесят человек (это вместе с «троглодитами») попросту бы не поместились.
