Бледный покивал, глядя в огонь. Не было в нем ничего сумасшедшего и дьявольского. Какое-то особенно худое и болезненное лицо у него было сейчас.
— А бьют не кольями осиновыми, — сказал он внятно, — бьют ломиками. И железной арматурой. — И выпрямился вновь очень прямо.
— Ну вот. А вы спрашиваете, почтеннейший, — продолжил Кузьмич Евстафьевич, — чего мы от вас ждем. Вам самому должно быть виднее — чего. Да только на вас и осталась надежда.
Ксюха, дико глянув на Юношу после его слов, поднялась, ушла в темноту. Я облизал губы.
— Погодите. Давайте сначала. Как будто с чистого листа. Например, мне все надо разжевывать до кашки. Первое. Я абсолютно убежден, что «Объект-36», он же Территория, он же, по-местному, Крольчатник, есть… м-м, что-то вроде секретной базы, где собраны… ну, люди, обладающие паранормальными способностями, аномалы, и где их выдерживают в промежутках между привлечениями к тем или иным экспериментам спецслужб. Это так? По крайней мере, мой путь сюда был таким. Второе. Для простых аномалов, если так можно выразиться, нас тут слишком уж мало. Все-таки людей с паранормальными свойствами — в избытке. Для того чтобы их заметили, протестировали и привлекли соответствующие службы в том варианте, в каком они существуют в наш просвещенный век, вполне достаточно. Захоти эти молодцы (я невольно произнес «молодцы» на манер Гордеева), и в этих двух десятках домиков в четыре яруса нар не уместились бы. Колдунами да ведьмами дорожки б мостили. Не стыкуется. Значит, что-то не так. Третье. Если бы нас планировали привлекать, то выходы за Ворота были бы явлением обыденным. Я, кстати, так Правдивого и понял сперва, дезориентировал он меня. Однако и этого нет, активность вызовов представляется некой ломкой привычного. Значит, привычное — изоляция. Возникает вопрос, кому она нужна, и почему именно мы. И наконец, четвертое. Ворота. Стены. Это фантастическое, по-другому не назову, явление над ними. Которое не пропускает никого и ничего. Я не знаю, присутствующие, может быть, привыкли, а я не могу. Я, по сути, обыкновенный человек, хоть творятся — творились — вокруг меня странные явления, но то, что я увидел здесь, ни понять, ни называть в каких-то более или менее ясных рамках я не могу. Да, и пятое, — ради чего стоило так тянуть с этим разговором? Неужели нельзя было как-то по-человечески… А!
Я махнул рукой, уставился в пламя с видом горькой обиды и недоумения. Мол, за что ж вы меня так. Разъяснили бы, мол, сразу дурачку. Это очень полезно — вовремя обидеться. Только не переборщить, и все тебе сразу скажут. Скажут под соусом жалости или под соусом грубой насмешки и издевательства, но обязательно. Как же не поглумиться над головой склоненною, не показать, какой сам лучше-всех-знающий, а ты говно. Посмотрим…
Голос Семы по ту сторону костра сказал:
— Он не знает.
— Скажи ему, — Бледный.
— Скажи сам.
— Какая мне вера — стукач. На что стучать, зачем — это ему в голову не приходит. Пусть Кузьма Евстафьевич скажет. Он убедительный.
— Игорь, бумагу и принадлежности вам подкладывала я. — Наташа Наша вновь стояла, засунув руки в кармашки. Вернулась к огню и присела на бревно Ксюха. — Туда, за Ворота, после того, как вас привезли, на третий день вызвали меня. Посоветовали. Очень настоятельно. А разговаривали со мной другие. Тут вы правы, все там поменялось. Но я больше не буду. У меня бумага кончилась, а Правдивого нет, некому уловить пожелание и восполнить запас.
— А вы не пробовали, — сказал я, борясь со своей злостью, — пожелать, чтобы стенки эти развалились к едрене фене? Чтобы те, кто нас сюда засунул, думать о нас забыли, а мы, каждый, вернулись к нормальной жизни? Чтобы к Воротам не вызывали, а вызовут — как все-таки делается? — так не пошли бы? Что вы все тут, как… как мешком пыльным пришибленные? Покорные? Чудотворцы, е… вашу мать! Люди вы или кто?
Все они переглянулись. И опустили глаза. Даже Ларис Иванна тихонечко при этом вздохнула.
— Самому мне должно быть видней, чего от меня ждут! Я вам сделаю, слабо не покажется. Знать бы только, как сделать. Облизнетесь еще от оправдавшихся надежд. Мечты осуществленной.
— Дурак, — коротко сказала Ксюха.
— Вы напрасно разгорячились, почтеннейший. М-да, действительно, по-видимому, придется мне. Самуил, подбросьте еще дров… Будь по-вашему, начну с начала. Только заранее, прошу, настройте себя, что вам придется сказанному поверить. Чем скорее, тем лучше. Отрешитесь от своего рацио, оно вам только мешает. Хоть вы так бравировали в нашей с вами приватной беседе широтой взглядов. Сейчас она вам понадобится, эта широта. Да, мы не люди. Не совсем люди, вернее, с некоторой добавкой. Каждый попадающий на Территорию, в Крольчатник, в некоторой своей части человеком не является. Его психическая суть, гештальт, внутреннее «я» — видите, каков спектр, выбирайте — помимо черт, свойств, качеств, присущих этому Миру, несет в себе частицу Мира совершенно иного. Не имеющего к нашему никакого отношения. Есть термин, ставший уже общеупотребительным, — чужие. Так вот мы, каждый, оказывается, несем в себе частицу этого чужака. Или разных чужаков, непринципиально. И неважно — как и неведомо, — в большей или меньшей пропорции.
Ну вот, приехали. Я быстро окинул их взглядом. Тихие, поникшие, глядят в огонь. Ларис Иванна все хлопает своими ресницами. «Никого не трогаем», — говорил Бледный. Это хорошо. Мне-то как с ними дальше? Неужели — все?..
— Посмотрел бы на свою рожу. — Юноша Володя, отсвечивая пластырем, довольно осклабился. — Как у перезрелой истерички в пору климакса. Ах, они буйные, они сейчас бросятся!.. Не поймет он, Кузьма Евстафьевич. Он из везунчиков, его только по шерстке гладили. Спецслужбы его обожаемые. Писатель-предсказатель, блядский рот… — И Бледный заматерился вполголоса, качая вновь упавшей прядью.
— Я же говорю, почтеннейший, чем скорее вы поверите, тем будет лучше. Всем, и вам прежде всего самому. Мы не разыгрываем перед вами комедию. На что нам? Речь зашла только потому, что, кажется, нас ставят в безвыходные обстоятельства. Мы ни о чем не сговаривались за вашей спиной. Эта тема — причины нашего пребывания в Крольчатнике — вообще у нас запретна. Во имя сострадания хотя бы, уважения к тому, что каждому из нас пришлось вытерпеть до того, как он попал сюда. Ведь вас же мы ни о чем не спрашивали? Мы верим и уважаем заранее то, что и вам было нелегко. Мир отторгает чужака, и формы для этого выбирает самые разные. Но всегда безжалостные. Причем неизвестно, кому при этом хуже — чужаку или Миру. Я осторожно сказал:
— Мир — это… Что вы вкладываете в понятие? — Попробуем говорить с ними на их языке. Сумасшедших нельзя выводить из себя.
