Коридор закончился широкой лестницей. Отец Никодим стал подниматься по ней, я - следом, догадавшись, что мы из одноэтажной пристройки перешли в пятиэтажную башню.
На первом этаже – площадка со стеклянными дверями, перед которыми дежурил автоматчик. Отца Никодима он словно не заметил, а на меня бросил завистливый взгляд. За дверями виднелись витражи из цветного стекла, бросающие повсюду разноцветные блики. Под витражами - бесконечные ряды деревянных многоярусных нар, на которых – люди. Сотни, а может, тысячи, людей.
То же самое на втором, и на третьем, и на четвертом этажах.
-Теплица номер четыре, - отец Никодим кивнул на стеклянную дверь.
Автоматчик посторонился, дав мне возможность рассмотреть теплицу номер четыре. Люди, лежащие на нарах, неподвижны, кожа бледна, веки сомкнуты. Многие - в неестественных позах.
-Все эти люди, - проговорил я, подавляя тошноту, – они мертвы?
-Они спят,- сказал отец Никодим, - так же, как спал ты, я, вот он, - кивнул на автоматчика. – Лорд-мэр приказал собрать их со всей резервации. Время от времени они просыпаются и пополняют Армию.
-Так долго?
-Что - долго?
-Так долго спят?
-Сон протекает у всех по-разному. Кто-то, как ты или я, очнулся почти сразу, эти вот заспались…
Автоматчик негромко хохотнул.
-Стрелок, - обратился к нему отец Никодим. – Дозволь нам с конунгом осмотреть теплицу.
-Но, ваш крест…
- Туда – назад. Видишь, Ахмат хочет знать, как все устроено.
Глава ОСОБи взглянул на меня.
Автоматчик с явной неохотой пропустил нас за стеклянную дверь.
Едва различимый запах тления витал в воздухе. Значит, не все в теплице – спят…
Отец Никодим повел носом и недовольно обратился к подошедшему работнику в робе, похожему на крысу, вставшую на задние лапы.
-Плохо работаешь, Епифанцев.
Глазки Епифанцева суетливо забегали.
-В чем же дело, ваш крест?
-Как в чем? Ты что, не чуешь - мертвечиной разит?
Епифанцев втянул воздух: крылья тонкого горбатого носа расширились, показав в ноздрях кустики черных волос.
-Не чую, ваш крест.
-Ну, так я тебе говорю.
-Ваш крест, овощей много, трудно найти дохлого.
Я догадался, что овощами работник теплицы называет спящих людей. Среди них больше мужчин, но встречались и женщины, одна, - рыжеволосая, лежащая на нарах нижнего яруса, привлекла мое внимание. Я приблизился. Чем-то похожа на Марину. Да, волосами. Я взял рыжую прядь: у моей женщины волос мягче, нежнее.
Тяжелая рука легла на плечо. Я обернулся.
-Что, Ахмат, понравилась? – отец Никодим подмигнул.- Пришлю к тебе, если проснется.
-А сны?
-Что?
-Снятся ли им сны?
Отец Никодим задумался.
-Наверное, снятся. Нам всем снятся.
Я представил: бесконечный сон, вроде того, про казнь Серебристой Рыбки. Мурашки побежали по телу.
Овощи!
Темнота и лабиринт, наполненный страхами, радостями и болями. Лабиринт, построенный на обломках памяти, в который не войти, из которого не выбраться.
Овощи не видят снов.
Что-то начало расти внутри меня – вся моя жизнь в Русских Джунглях набухала, как овощ.
-Просыпайся.
Отец Никодим отстранился, Епифанцев захихикал.
-Просыпайся! – заорал я и ударил рыжеволосую женщину по щеке. Даже краткое соприкосновение передало холод ее тела.
Блуждающие в лабиринте. Ау! Сюда! Выход здесь!
-Просыпайтесь.
Я побежал вдоль нижнего яруса.
-Просыпайтесь!
Отец Никодим что-то крикнул.
Стена. Я остановился. У лабиринта нет выхода.
-Ахмат!
Глава ОСОБи улыбался, пока я подходил. Епифанцев вытирал ладонью выступивший пот.
-Посмотри-ка, Ахмат.
Рыжеволосая женщина сидела на нарах, тараща на нас непонимающие глаза. Ее губы пошевелились (синеватые, тонкие), но не издали ни звука.
-Черт подери, - сказал Епифанцев.- Впервые такое вижу.
-Что такое? – обратился к нему отец Никодим, на лице которого еще не угасла улыбка.
-Впервые вижу, чтобы овоща разбудили, ваш крест, - работник теплицы вытер взмокшие ладони о серую ткань робы, - обычно они либо сами просыпаются, либо вообще не просыпаются.
-Не думаю, что ее разбудил Ахмат, - задумался отец Никодим. – Скорее, просто настал ее час. Эй.
Он помахал рукой перед глазами женщины. Та не среагировала.
-Бесполезно, ваш крест, - ухмыльнулся Епифанцев. – После пробуждения овощу надо дней пять, чтоб оклематься. Бывают, конечно, исключения, но эта явно не из них.
-Хорошо, Епифанцев, вызывай людей. Пойдем, Ахмат.
Мы направились к стеклянной двери. Отец Никодим обернулся.
-Да, и еще, - он выразительно кивнул на неподвижно сидящую на нарах женщину. – Держи свой хуй на привязи, а то я тебя знаю.
Епифанцев почтительно закивал головой.
8
ЛОРД-МЭР
На последнем этаже башни дверь с лестничной клетки была металлической, а не стеклянной, и у нее дежурили сразу два автоматчика. Отец Никодим кивнул одному из них и тот, выудив из кармана длинный ключ, отпер дверь. Мы вошли. Дверь с лязгом захлопнулась.
Широкий полукруг стены украшали потускневшие, но все еще яркие рисунки. Дети пускают воздушного змея, играют в мяч, сидят за партами. Похожие рисунки – на высоком потолке.
-Ахмат, - негромко сказал отец Никодим (похоже, здесь он почувствовал себя неуютно). – Постарайся не выкинуть коленец, как в теплице. Я, конечно, все понимаю, но Лорд-мэр - это не овощи, которых нужно будить.
-Обещаю, ваш крест.
Глава ОСОБи подошел к двери с проржавевшей табличкой (черные буквы «ДИРЕКТОР» едва читались), взялся за круглую ручку, взглянул на меня и повернул ручку.
Я вошел следом за ним в полутемный кабинет, заставленный шкафами с полуистлевшими бумагами, со статуэткой мальчика, играющего на трубе, с широким столом и креслом у единственного окна. Огляделся, нащупывая за пазухой нож.
В кабинете кроме меня и отца Никодима никого не было.
Глава ОСОБи устало опустился в кресло.
-Но где же Лорд-мэр, ваш крест?- спросил я, уже смутно догадываясь об истине.
-Андрей, - вздохнул отец Никодим. – Островцев Андрей, какой ты, в сущности, мальчик. Глупенький мальчик, - он кивнул на статуэтку. – Дудишь-дудишь, а зачем, почему – тебе невдомек. Лорд-мэр перед тобой.
Я выхватил нож. Протиснувшийся в окно солнечный луч сверкнул на лезвии.
Дверь кабинета распахнулась, сильный толчок в спину бросил меня вперед, на стол. Отец Никодим вскочил, прижал мою голову к столешнице. Сзади кто-то выкрутил мне руку и забрал нож.
-Накинь на него браслеты, - брезгливо сказал Лорд-мэр, - что-то распетушился не в меру.
Запястья сдавил холодный металл. Сильные руки оторвали меня от столешницы и усадили на пол. Киркоров, ухмыляясь, уставился на меня, а через его плечо… Через его плечо на меня смотрела Марина.
Киркоров размахнулся и ударил. Рот наполнился соленым. Я не следил за ним, а глядел на Марину. На ее лице отразилась боль, когда кулак Киркорова врезался мне в губы: почему, если она с ними заодно?
Черт подери! Только сейчас я разглядел черный ошейник на шее Марины и цепочку, тянущуюся к запястью Киркорова. Лютое бешенство овладело мной. Что было сил, я боднул Киркорова в живот. Он отшатнулся, врезался спиной в шкаф. Прелые бумаги полетели ему на голову. Цепочка натянулась, Марину швырнуло на пол.
-Андрей, не надо! Они убьют тебя!
Крик Марины отрезвил меня. Я прислонился к стене.
Она выглядела изможденной, под глазами – синие круги, щеки ввалились. Я вдруг осознал, что физически ощущаю ее боль.
-Марина, - прошептал я, не замечая ничего вокруг. – Девочка моя.
Она смотрела на меня; две чистые полоски появились на ее запачканных щеках.
-Лорд-мэр, - прошипел Киркоров с искривленной от злобы рожей, - позволь я перережу ему глотку?
