— Били?
— Нет… Но морально изматывали. Взяли меня на улице, практически без вещей и денег. Сунули в карету и сюда. Даже бритвы нет себя в порядок привести.
— Вот сволочи… — не удержался я от комментария.
— Не то слово, господин флигель-адъютант, — рот химика скривился в подобии улыбки. — Но я надеялся, что на суде все встанет на свои места. Ну получил бы пару лет условно… за селитру. А вот некоторые сломались и согласны на переезд. Ко мне троих подследственных сегодня ночью подселили, так они мне многое порассказали.
— А что там в Тортусе? И где это?
— В Лезвиге. Почти центр империи. Там старый завод механический еще со средневековой мануфактуры баронской стоит. Они хотят там еще и химическое производство наладить. А кадров нужных нет.
— Что ж, под саботаж и пособничество врагу эти факты ложатся твердо, — заключил я. — А какой у них еще мотив для таких действий? По-твоему.
Помахас почесал затылок пятерней и выдал:
— Для себя они стараются, не для империи. Насколько я понял, у их «шестерки» — этого рядового бургграфа местного, в том заводе немалая доля. Не меньше блокирующего пакета. Не смотрите, что он рядовой кирасир, — этими офицерами он вертит, как хочет. У меня глаз наметан. Сам всю жизнь между начальством, хозяевами и рабочими кручусь. Так что оба офицера контрразведки либо в доле, либо еще за что-то стараются.
Помолчал он немного и спросил:
— Меня выпустят или все же посадят за воровство селитры?
— Выпустят, — обнадежил я его. — И как выпустят, так ты первым делом внеси в кассу завода ее стоимость.
— Спасибо за совет. Я так и сделаю. Только вот с собственным заводом придется проститься. Заблокирует мне контрразведка дотации от военного ведомства.
— Не журись. Земля у тебя в собственности?
— В полной.
— Сколько там ее?
— Пять гектаров. И еще прирезать можно, но это денег стоит.
— Ого… — улыбнулся я. — Хороший куш. Да еще изобретение… Уже твоя доля не меньше трети паев.
Доктор химии мазнул по мне непонимающим взглядом.
— Возьми в партнеры кронпринца, — посоветовал я.
— Я бы вас взял с большим удовольствием, — заявил он в ответ. — Вы в производстве хоть что-то понимаете. К тому же доктор… И изобретатель.
— Хорошо. Я войду капиталом. Живыми деньгами. А взрывчатку твою запатентуем как промышленную. Гражданскую. Для горных работ. А то, что она окажется годной в снаряды, так оно само собой получилось, несознательно, — подмигнул я ему. — Завод ставим гражданский, а вот чтобы такой завод подстегнуть к военным заказам, нужен принц, который их разруливает в королевстве. Понимаешь? Да и от имперской бюрократии принц же защитит. И дефицитную селитру выделит. Хотя нам одного тротила за глаза хватит. Как тебе такой расклад?
— А… — протянул он.
— А за кражу селитры, после того как ты покроешь ее стоимость на заводе, никто к тебе цепляться не будет. Скажешь, не успел этого сделать, как арестовали.
— Хорошо бы… — кивнул он.
Тут Тавор принес заваренный чай, сахар, баранки с маком.
— Вот и отлично, — обрадовался я. — Подкрепись, чаю попей. Потом все на бумаге изложишь. Все, что с тебя эти «контрики» требовали и как склоняли к измене королю. Ты же его подданный, не так ли? Не имперский гражданин? — Помахас подтверждающе кивнул. — И действовал ты в своих опытах по прямому указанию короля, высказанному тебе в устной форме на полигоне. Я тому свидетель. И еще свидетели есть чином повыше меня. Вот и все. А пока иди спать.
«Акакия Акакиевича» привезли невыспавшегося и наспех одетого. Егеря усадили его на табурет в середине кабинета, а тяжелую связку ключей положили мне на стол. И удалились.
— Давайте знакомиться, — предложил я доставленному, когда мы остались одни.
— Я вас знаю, — ответил он мне спокойно. — Вы фельдфебель артиллерии Савва Кобчик. В прошлом году у нас в подвале квартировали. Еще голодовку устроили.
— Вот и прекрасно. Теперь представьтесь сами.
— Канцелярист высшего разряда Ижи Громмель, письмоводитель имперской контрразведки в Будвице. Чем я обязан такой брутальной доставкой на место службы?
— Вопросы здесь задаю я, — поставил я все точки над ё. — Чем занимались до службы в контрразведке?
— Служил архивариусом военно-полевого суда Ольмюцкой армии. Я местный уроженец, хотя и имперский гражданин.
— Сколько вы служили в армии до имперской реформы?
— Двадцать лет. Со школы кантонистов. Служил всегда писарем, так как был грамотным и имел хороший почерк. Все кантонисты выпускались грамотными. Гражданство получил вместе с отставкой и был принят на гражданскую службу в Департамент юстиции Ольмюцкого королевства. Оттуда был переведен в секретари военного суда. Затем в архив. По выделении с началом этой войны военно-полевого суда в отдельную структуру переведен в него архивариусом. Затем уже сюда в прошлом году. Письмоводитель, делопроизводитель и архивариус одновременно. Всего лишь за полуторный оклад.
А ничего он так держится, спокойно. Хотя лет ему, пожалуй, за полтинник будет. Щетина на челюсти почти седая. Деньги любит, но не так сильно, чтобы за них продать.
— Что-то вы очень спокойны, господин Громмель, хотя уже догадались, что власть переменилась, — покачал я головой, удивляясь его выдержке.
— А чего мне беспокоиться? Власть тут уже не раз менялась, но какая бы власть ни была, без писаря и опытного делопроизводителя она не обойдется. Мое дело техническое, господин фельдфебель.
— Называйте меня «господин комиссар».
— Как вам будет угодно, господин комиссар.
— Я вас правильно понял, господин Громмель, что вы лояльны к любой власти? Это принцип?
— При условии, что эта власть законна, господин комиссар.
— А если вашими подопечными окажутся бывшие ваши начальники?
— Это не моя прерогатива, господин комиссар, кто и кого сажает в камеру. Мое дело вести протокол и правильно его подшить в дело. Главное, чтобы все было по закону. И соблюдалась утвержденная процедура. Я свое дело выполняю всегда добросовестно.
Я дал ему ознакомиться с указом короля о создании ЧК и рескриптом о своем назначении ее комиссаром. И с приказом об аресте офицеров контрразведки за пособничество врагу.
— Признаете мою власть законной, господин Громмель?
— Не буду отрицать очевидного, — ответил он.
Я встал, положил его связку ключей в карман и предложил:
— Пойдемте.
— Куда, господин комиссар? — В глазах канцеляриста впервые блеснуло что-то тревожное, особенно после того, как я, сняв с вешалки кобуру, уложил в нее пистолет.
