— Машины! — сообщил залегший у самого оросительного канала Джума. Штатный снайпер группы, он был вооружен автоматом АКМН с насадкой бесшумной стрельбы ПБС и оптическим прицелом, снятым с СВД и заново пристрелянным.
Мимо залегшей в зеленке группы на большой скорости прошли две машины. Головным шел УАЗ с афганскими номерами и самодельным, усиленный вставками из бронеплит верхом. Верхние части дверей были сняты, из машины торчали автоматные стволы. Вторым — шел обычный санитарный УАЗ-буханка, тоже усиленный изнутри наваренными бронеплитами. Третьим — потрепанный Газ-66 с пустым кузовом. Машины шли ходко, поднимая столбом пыль. Местная пятерка[114] — встала на крыло, до следующего дня, уступая место моджахедам…
— Ходко идут — сказал Смирных, недобро щерясь…
— Заткнуться. И ждать…
Машины пропылили по дороге и исчезли, после чего — установилось недоброе, придавленной изнурительной жарой безмолвие.
Русские уходили. Впервые за долгое, очень долгое время — они уходили из этой страны без победы, уступая ее вонючим, полуграмотным бородачам с недобрым блеском в глазах — то ли от фанатизма, то ли от наркотиков. Нечто подобное произошло в пятом году, когда Российская Империя. Страна цивилизованного мира — впервые уступила азиатам, японцам. Значение этой победы в мировом, планетарном масштабе было трудно переоценить: десятки стран второго и третьего мира поняли, что такое возможно, и нужно просто драться, не жалея ни себя, ни врага. Планетарное значение будет иметь и уход СССР из Афганистана, появление и развитие огромного гнойника исламского экстремизма, взрывы в Кении и Танзании, войны в Чечне, Боснии, Косово, события 9/11, Долгая война. Но все это будет потом.
А пока — русские не ушли. Русские продолжали действовать.
Ждать пришлось недолго. Менее чем через час — они услышали натужный шум автомобильных дизелей…
— Готовность один. Опознание…
Колонна была небольшой, всего две машины. Первым — шел пикап Тойота с крупнокалиберным пулеметом, вторым — джип Мицубиши Паджеро, обе машины белого цвета. Шли ходко, намного более ходко, чем следовало бы идти по незнакомой дороге — значит, она была им знакома и засады, обстрела из зеленки они не опасались. Они даже не пытались прикинуться царандоевцами или кем еще, у кого такие трофейные машины тоже были. Бородатые, чалмастые, на Тойоте — стоял пулемет ДШК, воинственно смотря вперед.
— Есть. Это Шабиб! — сказал Тахир, который смотрел на дорогу через оптический прибор наблюдения.
— Уверен, что это он? — спокойно спросил Махкаев, командир их патруля.
— Так точно.
Махаев поднял самодельную рогатку и запулил камешком точно в ногу Джуме. Ни про какую связь не могло быть и речи — с той стороны пакистанцы постоянно слушали все частоты…
Головная машина поравнялась с небольшой строчкой камней, выложенной на склоне — и Смирных нажал на спуск саперной подрывной машинки, которую до этого нервно сжимал в руках. Духи — шли совершенно иначе, чем ходят русские, они боялись мин — но почти не боялись засад, особенно на самой границе. Кто рискнет, зная, что потом не выйдет отсюда, что каждый, желающий спасти свою никчемную жизнь после того, как в Афганистане свергнут безбожное коммунистическое правительство и установят законы шариата — сдаст шурави первому же отряду моджахедов и шурави уже не смогут уйти. В этом была слабость шурави — они не готовы были идти на верную смерть. А вот правоверные, те, кто верил в воздаяние и шахадат — на верную смерть шли.
Как сейчас.
Истошный визг стальных роликов, выброшенных несколькими минами МОН-50 смешался с громовым грохотом разрыва, обе машины моментально заволокло облаком дыма и взбитой взрывом пыли. Когда пыль немного осела — вместо двух белых, приличного вида машин предстало кровавое месиво, искореженная сталь и разорванные человеческие тела.
— Прикрываю — сказал Джума.
Смирных переправился на тот берег оросительного канала по переходу, сунулся в Паджеро. Один за другим — хлопнули два пистолетных выстрела — гарантия…
Надо было уходить.
Первый отряд муджахеддинов они встретили, когда прошли чуть больше километра от места засады. Двадцать бойцов — это скорее не моджахеды, а лашкары или малиши, пуштунское племенное ополчение. Молодые парни, по двадцать — двадцать пять лет, среди них есть явно и те, кто отслужив в афганской армии — на другой стороне такие очень ценятся. Эмиром у них был мужик лет сорока с обезображенным осколком гранаты лицом — шрам прятался в смоляной поросли бороды.
Две группы — моментально, едва заметив друг друга — рассыпались и залегли. Потом — эмир племенного ополчения встал и медленно направился вперед, держа автомат на вытянутой вверх руке. Автомат был новенький, наверное, народная власть дала, было такое дело — племена вооружали, чтобы те могли «защищать земли племени от ашраров[115]». Пуштуны не говорили за это спасибо — если неверные так глупы, чтобы раздавать за красивые слова бесценное в этих местах оружие — какой смысл благодарить глупцов, лучше поблагодарить Аллаха за то, что он послал глупцов на их пути.
Навстречу — пошли Смирнов и Джума.
— Ас Саламу Алейкум уа рахматуЛлахи уа баракатуху — первыми поздоровались они, потому что были гостями на этой земле, а перед ними был ее хозяин. Но и автоматы они не опустили.
— Ва алейкум ас салам… — ответил эмир. Обычно он просто отвечал «салам», но тут, судя по знанию полного приветствия, перед ним были муджахеддины с Востока. Их здесь не слишком то привечали — в конце концов, какая разница, откуда пришли на твою землю без спроса, с Запада или с Востока. Но старались не ссориться, потому что гости — не знали пощады. И потому — эмир ответил так, как знал, хотя полное приветствие было еще длиннее. Но его знал только мулла.
— Да поможет вам Аллах в вашем пути, да приведет он в порядок дела ваши… — продолжил Джума. Смирнов молчал.
— Кто вы такие, странники, и куда идете по нашей земле…
— Мы люди Моулави Хаккани, да пребудет с ним милость Аллаха, воина, беспощадного к харбиям[116] шурави и милостивого к правоверным. Мы идем по этой Земле, потому что ее создал Аллах, равно как и все, вокруг нас, и нет границ, кроме тех, которые устанавливают кяффиры, в своем ширке и отрицании Аллаха. Что же касается того, куда мы идем, об этом знает только Моулави, да пребудет с ним милость Аллаха и те люди, с которыми мы должны встретиться. И больше никто…
Амир напряженно размышлял. Пусть эти явно были правоверными — все же они перешли границы. Кроме того — они не были гостями амира, не были в его доме — и значит, он мог поступить с ними, как считал нужным, как обычно поступали с чужаками на племенных землях — потребовать дань, а если чужаки ведут себя нагло — то и убить. Так… да не совсем так. Сейчас, несмотря на то, что движение сопротивления шурави считалось афганским — в нем все больше и больше было вот таких вот… бинанга[117]. Людей, не имеющих ни родства, ни своей земли и пришедших на чужую, чтобы воевать. Если сопротивление начиналось как война за землю Афганистана — то теперь такие как эти…просто воевали и им было наплевать, на Афганистан. Моулави Хаккани — известный лидер, пуштун, племени джадран, из которого давно выходили все военачальники королевской армии, род мизи — однако, всем известно, что он забыл про Афганистан, про свой род и продался арабам, постоянно ездит туда и отчитывается. У него — поддержка арабов, пакистанцев, американцев. А у амира — сын в медресе Хаккания, и одному Аллаху известно, что с ним могут сделать, если он убьет посланников Хаккани на своей земле. Да и другие племена не одобрят…
