Он перевернулся на живот, и Гриста застыла, прижавшись крохотной «головкой» к его затылку и вытянувшись вдоль позвоночника. Из ее брюшка выступили микроскопические щупальца, проникшие в его кожу тысячей крохотных иголочек. Они были достаточно длинными, чтобы добраться до нервных волокон, но такими тоненькими, что их нельзя было заметить невооруженным глазом. Ему не было больно – он вообще ничего не чувствовал, если это не входило в намерения Гристы.
Его разум затуманился, уныние внезапно куда-то исчезло, и все мысли уступили место волнам чистого, ничем не замутненного удовольствия, накрывшего его с головой. Оргазмические волны затопили каждое нервное окончание, каждую клеточку в его теле, даря такое блаженство, какое доводилось испытать лишь очень немногим. И пока оно продолжалось, пока он извивался в мучительном экстазе, Гриста питалась, поглощая его кровь, но не трогая ничего жизненно важного. Она и сама колыхалась от удовольствия, шепча где-то глубоко в его мозгу:
– Я люблю тебя. Я люблю тебя, Джимми.
* * *
– Ты подавлен, – заметила Гриста. – Разве ночью тебе не было приятно?
– Было, – буркнул он, распрямляясь и перебрасывая ноги через край кровати. – Ты всегда доставляешь мне удовольствие, Гриста. Как наркотик или стимулятор мозговых центров удовольствия. Никто не умеет так доставлять мне удовольствие, как ты, Гриста. – В его голосе прозвучала покорность, впрочем, с некоторой ноткой сарказма. Он знал, что Гристе все равно не уловить таких тонкостей.
– Ты постоянно жалуешься, что я лишила тебя твоего неотъемлемого права быть несчастным. Этого я постичь не в состоянии, даже после всех этих лет. Если ты действительно хочешь этого, я могу сделать так, чтобы ты был несчастен.
– Нет!
Тебе и так это вполне удается, хмуро подумал он про себя. Слава богу, у него еще оставалось некое подобие уединения – хотя их общение и было в каком-то смысле мысленным, Гриста не обладала телепатическими способностями и ей требовался контакт с «хозяином», если его можно было так назвать. Ей было необходимо, чтобы он, пусть еле слышно, но все же говорил с ней вслух. Он всегда с горькой иронией думал о том, что может вести мысленное общение с сотней видов различных существ, но вынужден говорить с той единственной, от которой не может отделаться. Гриста думала на другой частоте мыслеволн, чем почти вся остальная Вселенная.
Гриста всегда была для него «она»; даже ее мысленный голос казался ему женским, хотя на самом деле она была бесполой. Голос у нее был громкий и уверенный – скорее голос начальницы, чем любовницы, или даже, пожалуй, матери.
– Так чего же тогда ты хочешь? – спросила Гриста. Она всегда задавала ему вопросы, но никогда не понимала ответов. Как можно объяснить существу, которому хозяин необходим для того, чтобы видеть, слышать… питаться – как объяснить такому существу, что хозяину невыносимо ее присутствие? Нет, не так – не присутствие ее было невыносимо, а ее контроль. О, она никогда не причинила бы ему зла – но точно так же никогда не позволила бы ему подвергнуть себя опасности, поскольку это было бы все равно что поджечь комнату в собственном доме.
– Я хочу выпить, – сказал он. – Хочу напиться, надраться до потери пульса! Хочу заглотить чего-нибудь возбуждающего и отправиться в город один, вот чего я хочу. Хочу влезть в драку, набить кому-нибудь морду и загреметь в каталажку вместе с другими такими же придурками. Хочу заглянуть к эроткам и осуществить все свои дурацкие фантазии. И все это я хочу делать один!
– Ты же знаешь, что я не могу тебе этого позволить, Джимми. Такие вещи губительны для души и тела. В лучшем случае ты рискуешь заболеть, а в худшем – быть раненым или погибнуть.
– Но именно это мне и нужно, улитка ты мохнатая! Риск! Риск, который порождает независимость! Риск, право на который имеют все граждане Биржи!
– Мы рисковали во многих враждебных мирах, и это чуть было не закончилось трагически!
– Мы рисковали! Ну да, мы, а кто же еще? Потому что мы должны вкалывать, потому что мы должны зарабатывать себе на жизнь, и потому что нет никакой другой работы, на которой терпели бы нас двоих, и если бы мы перестали делать это, то твое разрешение от копов полетело бы ко всем чертям, и мы аккуратненько бы избавились от тебя, и ты это отлично знаешь. И даже сейчас не исключено, что нам придется с этим столкнуться, потому что мы здесь без корабля, без команды и без указаний, а все из-за того, что твоя нерешительность стоила сетианцу жизни! Кто теперь наймет нас, ты, безмозглая личинка? Мы с тобой Ионы – мы приносим одни несчастья. В Ассоциации нет недостатка в желающих занять доступные вакансии. По крайней мере, большинство из них могут наняться на какую-нибудь грязную работу, чтобы перебиться некоторое время, или свалить с этого дерьмового металлического шарика и найти себе работу где-нибудь в колонии. А мы с тобой даже не сможем пройти медосмотр! Думаю, ты еще не забыла нашу попытку? До тех пор я и не подозревал, что сожжение у столба – это не просто исторический курьез.
– Если бы я позволила тебе спасти сетианца, это стоило бы жизни нам самим, – заметила она. – Это официальная точка зрения. Не переживай – мы что-нибудь придумаем!
– Хотелось бы, – отозвался он без особой надежды в голосе. – У нас осталось всего несколько сотен, а когда они закончатся, Ассоциация продержит нас на пособии всего девяносто дней.
Поднявшись, он натянул рубаху, чтобы прикрыть Гристу, открыл дверь и зашагал через холл к общей ванной. И все это время Гриста манипулировала его биохимией, стимулируя и ободряя, подавляя привычные заботы и печали, так что, когда он добрался до ванной, его уныние если и не прошло, то стало хотя бы терпимым, и он оказался в состоянии взглянуть на себя в зеркало.
А ведь я старею, подумал он, и даже Гристе не под силу остановить это. Она может разве что помочь мне жить с этим. Лицо, глядевшее на него из зеркала над раковиной, было морщинистым и помятым, вьющиеся волосы обильно серебрила седина, а в густой короткой бороде виднелись белые пряди. Он становился все больше похож на своего покойного отца, а папанька его выглядел так, как будто его когда-то задело взрывом, а подлатать ему физиономию с тех пор никто так и не удосужился.
Здесь покоится Джимми Маккрей. Его жизнь была пустой тратой времени – собственного и времени других людей, а сам он был глазами и ушами паразита. Здесь покоятся Джимми Маккрей и Гриста, – ибо даже после смерти он не сможет избавиться от нее.
* * *
Было уже далеко за полдень, когда он вышел из гостиницы Ассоциации и привычно отправился во Дворец, что пунктуально проделывал каждый день. Он уже давно плюнул бы на этот бесполезный ритуал, но знал, что тогда его тут же турнут из Ассоциации как тунеядца. Что ж, во Дворце хотя бы можно было поесть.
