с младенчества внушалось, что старый уклад это хорошо, а всё новое опасно и подозрительно. Вот они и жили, «как деды завещали», а то, что деды эти порой бывали круглыми дураками, это внукам было невдомёк. В твоей власти было вмешаться в их жизнь и, раз и навсегда, выкорчевать все, что есть в ней дикого и вредного. Но ты не стал этого делать, даже когда видел вопиющие плоды их невежества передающегося в поколениях. Но более всего тебе противны были их дрязги и споры, с которыми к тебе приходили те, о ком ты должен был заботиться. И тогда, вместо того чтобы, пользуясь властью сеньора, судить, карать и миловать, ты позволил такие дела решать самой общине.
С виду правильная идея – сообща находить истину, но на деле, если собрать вместе побольше дураков, то они никогда не станут умнее одного дурака, даже, наоборот – у них при этом срабатывает стадное чувство, и такая толпа опаснее всего. Догадываешься, что произошло тогда, когда решалась судьба Дженни?
– Кажется, да…
– Они были обязаны доложить обо всём тебе, но ведь «добрый сеньор» разрешил им решать дела самостоятельно, тем более что «святой отец», служивший в местной церкви, был на стороне обвинения. А ведь именно он, прежде всего, нарушил закон, так-как дела о ведьмах должен был решать высший церковный суд, который, кстати, далеко не всегда выносил несправедливые приговоры. Но и до этого могло не дойти, протяни тогда сеньор могучую десницу, да встряхни хорошенько ополоумевших холопов!
– Теперь мне всё понятно, – сказал я, чувствуя, как рана на голове начинает пульсировать сильнее. – Но как же её родители?
– Убедили себя, как и все остальные, что их дочь, ведьма, – ответила невидимка. – Не веря в это, убедили! Потому что так было легче и проще, понятнее и не надо бороться. Сначала, правда пытались доказать, что это не так, но потом их просто выставили вон, а они вместо того чтобы бежать к тебе или сражаться за своего ребёнка, сидели дома и рыдали. А ведь они любили Дженни. Видишь эти башмаки? Их ей вырезал отец. Можешь оценить, с какой любовью они сделаны.
Я оценил. Вдруг почувствовал, что рубашка у меня на груди вся мокрая. А я и не заметил, что слёзы градом катятся из глаз… Да, моя собеседница была совершенно права, что расплата за ошибки неизбежна.
– Ты устал, – сказала она не обвиняющим и осуждающим, а всё тем же мягким голосом. – Отдохни, поспи, а потом, если хочешь, поешь. Там на столе еда пригодная для людей. Любую другую в моём доме тебе есть пока рано.
....................................................................................
Пробудившись в следующий раз, я ощутил, что мне намного легче, и действительно почувствовал голод. Теперь я, кажется, мог вставать без риска рухнуть на пол от головокружения.
Я сразу сел на постели и огляделся. В комнате ничего не изменилось, только башмаки Дженни исчезли из-под стула. Я встал, подошёл к столу и откинул пару рушников. Под ними оказались блюда со свежим хлебом и сыром. Под третьим была крынка молока, и скажу, что я не пробовал ничего вкуснее в своей жизни.
– Рада узнать, что тебе лучше, Убийца, – раздался знакомый голос сзади. – Нет, нет, не оборачивайся, тебе рано ещё меня видеть.
– Хорошо, – согласился я. – Но слышать тебя и разговаривать с тобой я могу, а потому скажи мне своё имя, чтобы я знал, как к тебе обращаться.
Признаюсь, у меня внутри всё сжалось от собственной дерзости, потому что я давно догадался, в чьём доме нахожусь.
– Зови меня Садовницей, – ответила невидимка. – Подлинное моё имя лучше лишний раз не произносить, да и смысл, который в него вкладывают, заставляет неправильно ко мне относиться, а я всё-таки женщина и мне это неприятно. Так что лучше, когда меня называют соответственно профессии.
– Договорились, – согласился я с внутренним облегчением. – Тогда позволь узнать, любезная Садовница, Дженни это самая моя большая ошибка в жизни? Точнее, в жизнях?
– Судить о том, какая из ошибок больше, не дано даже мне, – ответила Садовница. – Если хочешь, я приглашу сюда ещё одну твою ошибку, а ты уж сам решай, какая из них больше?
– Да, пригласи, – проговорил я, внутренне жалея о своём любопытстве.
– Светланка, детка, зайди к нам, пожалуйста! – позвала Садовница.
Скрипнула дверь, которую я раньше не заметил, и в комнату вошла Светланка. Я сразу узнал её, а, узнав, попятился и сел на кровать, так-как ноги могли подвести меня сейчас.
Ей на вид было пять лет, хотя сейчас должно было исполниться уже семь. Крохотная тощенькая девочка-заморыш, одна кожа да кости, а ещё огромные глаза, которые всегда глядят в землю, и лишь изредка испытующе взглядывают коротко и быстро в лицо собеседника. Она была одета в точности, как тогда – в длинную грязненькую драненькую рубашку до колен из-под которой выглядывали чумазые босые ножки. И точно также неаккуратно были заплетены её торчащие, как попало косички на давно немытой голове.
– Садовница, – спросил я, чувствуя, что голос начинает дрожать, – это что же, значит, что она тоже…
– Умерла? Да, незадолго после твоего отъезда. Но её никто не убивал, просто перестали кормить за ненадобностью.
– Боже!
– Не зови его лишний раз – не любит! – предупредила Садовница. – Это тебе хороший пример, что начатое дело всегда надо доводить до конца. Ведь загляденье было, как ты начал, когда отбил её у поганого педофила и не побоялся, что он глава племени! Прям, как сейчас вижу его потроха, вылетевшие от твоего выстрела! Я тогда даже в ладони захлопала. А потом ты вдруг взял и уехал, а Светланку оставил с её давно слетевшей со всех катушек матерью. Ведь тебе же девочку отдавали, значит, надо было брать! От таких подарков не отказываются.
– Но мне её для утех предлагали, – попытался оправдаться я. – А я на дух не переношу тех, кто делает это с детьми. Я таких сразу… Ну, ты знаешь.
– Знаю, – согласилась Садовница. – И то, что ты тугодум, тоже знаю. Ты ведь понял потом, что так может случиться, потому что знал, что мать продаёт Светланку за миску жидкой похлёбки от которой даже собаки отворачиваются. Так что, когда ты прикончил ту мразь, то одновременно лишил мать и дочь источника пропитания. Ну, мать-то пристроилась к следующему борову за объедки, а на девчонку охотников не нашлось, слишком ярок был пример того, как закончил убитый тобой главнюк. Вот она и умерла от голода, тихо и быстро, потому что её и так кормили впроголодь. А взял бы с собой, была бы тебе дочерью. Было бы ради кого жить.
Я сидел, обхватив голову руками. Садовница была совершенно права, я и сам обо всём этом думал, но
