вещество, судя по всему, хранится на острове всего в трех местах: в клане врачей, на складе Зилу и в неприкосновенном запасе, на вашем складе. Надо уточнить, сколько людей имеют доступ к этим хранилищам. По предварительным прикидкам Холгера – не больше двадцати.
– Так. То есть двадцать – это…
– Весь круг подозреваемых.
– Ох.
Судье стало не по себе – он понимал, что «аристократы» не позволят просто так соваться в свои дела и уж тем более в свои кладовые. Врачи – еще ладно, Холгер будет прозрачен, но склады Зилу – тут даже Судья не стал бы заикаться об обысках, о списках тех, кто туда приходил, что брал и так далее. Мелкая коррупция, прелести жизни элит всегда оставались скрытыми от обычных островитян. И должны быть скрыты и дальше.
– Что ж. Приходите утром с планом, подумаем. И – Чепмен, мне же не надо напоминать о тайне следствия. Холгер, надеюсь на ваше благоразумие, – Судья кивнул обоим и поднял руку, подзывая Прислужника.
* * *
Остров. Иногда я вспоминаю тебя как благословение, чаще – как проклятие. Из всех уцелевших и вернувшихся оттуда с таким трудом, я – один из немногих, кто остался дееспособен. То есть у меня есть работа, есть крыша над головой, есть психотерапевт, который регулярно читает эти записи и не позволяет мне останавливаться. Он даже сказал, что, может быть, это редкий случай, когда терапия открывает талант. Моя писанина кажется ему весьма достойной издания (да и сам я об этом подумывал, но не в плане изящной словесности, а только как о возможности заработать на собственных воспоминаниях и спасенных документах). О, записи. Все удивлялись, отчего же именно записи, эти писульки на полях книг и журналов, эти кондовые протоколы и описи из архивов я тащу с собой, рискуя собственной шкурой. Благодаря покойному Нейтану, который сразу смекнул, какая ценность заключена в этом островном мирке, я понял, что это всё – необходимо. Мы, современные люди, привыкли, что если не осталось видео, значит не было и события. А если телефон разрядился, мы горы свернем в поисках розетки, вместо того, чтобы сесть и… записать хотя бы пару строк так, как это бы сделали наши предки. К сожалению, большую часть документов у меня изъяли спецслужбы. Но основное я все-таки помню, и кое-какие блокноты (например, записную книжку Чепмена) я сумел спрятать и сохранил. Как знать, может, за мной и сейчас следят, и опять все заберут, включая эти самые страницы, но я все равно пишу – если уж и не ради большой литературы, то хотя бы как часть терапии.
Почему «благословение»? Как вообще язык поворачивается употребить такое слово по отношению к бесчеловечному месту? Презрение к правам женщин, запущенные дети, постоянные мысли о выживании, дрянная пища, холод, недостаток всего, к чему привык обыватель без каких-то там высоких запросов. Все это так. Но остров позволил мне открыть в себе человека, который даже в таких условиях сохраняет достаточно мужества и тепла в сердце. Нет, я не стал героем, но там я понял, что во мне есть нечто, чего я раньше не замечал. Что я больше, чем я думал. И я сумел пробудить это в себе, несмотря на то что попал на остров уже взрослым человеком, уже подающим кое-какие надежды специалистом, женатым, даже немного подуставшим. В общем, полагаю, многие из моих товарищей по несчастью, теперь уже «земляков», могут сказать о себе то же самое – что человек всегда может быть лучше, чем он есть сейчас.
* * *
Эмма проснулась от звука ливня, барабанившего по железной крыше. Капли гулко падали, создавая, благодаря рельефу металла, какую-то едва различимую песню из двух монотонных нот, и Эмме показалось, что одна из них – радостная, другая – горестная. Эмма встала, попила воды и с неожиданной ясностью поняла, что ей следует делать. В то время как Ди, сдерживая рвотные позывы, оттирала кровавые пятна, Эмма, в гораздо менее экстремальных условиях, принялась оттирать пыль и грязь с поверхностей своего жилья. Для того она без труда нашла все необходимое и довольно быстро управилась с работой. Она до блеска вычистила окна, наличие которых у Крюгера стало для Эммы настоящим открытием – до того грязными и заросшими какими-то мелкими растениями они были. Затем Эмма внимательно осмотрела вещи Крюгера и вычистила те из них, которые посчитала грязными; чистить пришлось щеткой, ни о какой стирке речь не шла, но все же расправленные и выбитые вещи смотрелись куда лучше, чем до начала процедуры. Затем она заглянула в ящики с едой – и обнаружила там хлеб, консервы и вездесущие водоросли. Соорудила из этого обед. Эмма убралась и на лестнице, ведущей ко входу в контейнер – очистила ступени от налета и разводов, и только завершив это, решила поесть.
Крюгер, пришедший уже затемно, открыл дверь и встал как вкопанный. Небольшие, «косметические» перемены были видны даже в полумраке. Эмма указала ему на тазик с водой.
– Вымой, пожалуйста, руки и лицо.
Крюгер покорно выполнил указание и сел за стол.
– Я вообще-то принес поесть…
– Давай поужинаем тем, что я приготовила, а это припасем, – рассудила Эмма и разобрала пакет, принесенный Крюгером.
Крюгер с облегчением переключился на еду – это позволило хоть немного оттянуть разговор, который Крюгер не знал, как начать. Но когда Крюгер поел, Эмма взяла все в свои руки.
– Крюгер. Я хочу, чтоб ты вымылся.
– Ну, ладно.
У Крюгера, у одного из немногих на острове, был заведен душ, пополняемый дождевой водой. Исполненный тревожного ожидания, Крюгер наскоро ополоснулся, накинул полотенце и вышел в комнату. Перед ним стояла обнаженная Эмма.
* * *
Альваро звал Эмму, шедшую в прострации по улице, но, как мы знаем, так и не дозвался. В этот момент его, наконец, заприметила Данита, которая до этого битый час носилась по городу в поисках доктора. Данита отвела бывшего хирурга в убежище под антенной, где без сознания, в лихорадке метался Лон. Альваро отметил про себя, что Лон, скорее всего, не жилец, и молиться можно разве что об упокоении его души, однако признаться Даните не смог и заключил, что с божьей помощью шансы Лона не так уж и плохи. Сам же Альваро без лаборатории и анализа крови не мог определить – то ли Лон подхватил какую-то респираторную инфекцию, что не критично, то ли из-за ранения начался худший процесс – и инфицированы были ткани или органы. Альваро призвал Даниту не думать
