Володька уронил книжку на колени. И ошалелыми, невидящими глазами, в которых был только прозрачный блеск, уставился в дверь, за которой выла пурга. Медленно покачал головой. Передернул плечами. Потом – подхватил книжку снова и почти ткнулся в нее носом, поспешно вчитываясь в строчки, простыми короткими словами неспешно рассказывавшие о том, как человек… нет, Человек!.. раненый, замерзающий, уже фактически полумертвый, воюет не с кем-нибудь – с самой Смертью!
– Но тебе-то
И домой к чему прийти?
Догола земля раздета
И разграблена, учти.
Все в забросе.
– Я работник,
Я бы дома в дело вник,
– Дом разрушен.
– Я и плотник…
– Печки нету.
– И печник…
Я от скуки – на все руки,
Буду жив – мое со мной.
Мальчишка опять отложил книгу. Пошевелил губами, что-то повторяя про себя, потом – недоверчиво посмотрел на свои руки, поворачивая их перед глазами так и сяк. Чуть нахмурился – с горькой досадой вроде бы… яростно мотнул головой, снова схватив книгу…
…Дрогнул Теркин, замерзая
На постели снеговой.
– Так пошла ты прочь, Косая,
Я солдат еще живой.
Буду плакать, выть от боли,
Гибнуть в поле без следа,
Но тебе по доброй воле
Я не сдамся никогда!..
…Володька осторожно, бережно положил книгу на стол. Вытер рукавом водолазки взмокший, горячий лоб. Почти с испугом покосился на тонкую стопку листов в бумажной обложке, лежавшую на столе. Повторил тихо:
Буду плакать, выть от боли,
Гибнуть в поле без следа,
Но тебе по доброй воле
Я не сдамся никогда!.. —
и вдруг негромко рассмеялся, а потом – резким, непреклонным движением скинул ноги с кровати…
Володька работал ножницами, недовольно косился на свечи – на столе в ряд – и размышлял. Дед убирался в станционном здании – была его очередь, и старик не пожелал ее уступать, хотя Володька и предлагал взять все это дело на себя.
Мальчишка потихоньку готовился к Новому году. Хотя, если честно, он не думал, что в этом есть смысл. Какой Новый год? 20…-й? Но этот счет почему-то теперь казался смешным и даже оскорбительным. 1-й? Почему и с чего? 3-й? А что это за дата, с которой надо отсчитывать годы вообще? Да и для кого их отсчитывать?
Но Володька любил этот праздник всегда. И видел, что и деду его хочется отпраздновать. А если так – то почему нет?
Но его угнетала бессмысленность того, как они живут.
Раньше Володька никогда не поверил бы, что можно злиться, когда нечего делать. Безделье ему всегда нравилось, «ценить каждую минуту», как призывали учителя в школе, он не умел и не хотел, потому что это твердили тетки-неудачницы, которые не имели ни авторитета, ни влияния на учеников, а в реальном, настоящем мире все покупалось за большие деньги, которых, Володька это понимал, у него никогда не будет. Но сейчас он просто-напросто боялся безделья. Он не мог этого высказать, сформулировать… однако без слов ясно понимал, что безделье, бессмысленность – рано или поздно убьют не хуже мороза или голода.
Мороз и голод он смог победить. Но что делать с бездельем – не знал.
На отдельной полке были справочники и учебники по железнодорожному делу. Володька пытался в них разобраться несколько раз – и отступался, злясь на себя. Он не понимал половины слов. Не умел читать чертежи. Не разбирался в формулах. А дед многого не мог объяснить, потому что был просто дорожник. Когда-то мечтал стать инженером, но во время «освоения целины» (дед про это рассказывал – было почти совсем непонятно, но почему-то интересно слушать про палатки, работу, друзей, самодеятельные концерты… и думалось, что если только дед не врет, то жаль, что люди не остались такими, какими были тогда – наверное, не случилось бы всего этого вокруг!) понадобились дорожники, и он им стал.
Правда, дед знал много разного, что просто удивляло Володьку. И не только историй из своего прошлого. Это были умения и знания из какого-то иного мира, где люди хранили знания в голове, а не в компьютере – и не скучали наедине даже с самими собой…
Когда Володька окреп по-настоящему, то начал качать мускулатуру, ходить на лыжах по пять-десять километров в день и читать. Книг было довольно много – дед жаловался, что мало, а Володьке казалось – страшно много, не меньше сотни! И все – не читанные им. Читать раньше Володька терпеть не мог, а теперь быстро приохотился. Кстати, еще были рабочие компьютеры. Правда, с ограниченным запасом энергии. Но Володька все равно обрадовался, очень – как родным… а потом тщательно стер отовсюду все игры. Как наркоман в минуту просветления спускает в унитаз наркоту. Но наркоман вскоре, воя и дрожа, побежит искать поставщика, а Володьке некуда бежать за «наркотиком». Не к кому. И компьютер оказался годен лишь на то, чтобы смотреть старые фильмы из дедовой коллекции.
Впрочем… впрочем, от этих полупонятных фильмов становилось как-то светлей на душе. Как от дедовых рассказов. Как сегодня от этой тоненькой книжки «про бойца – без начала и конца»… Казалось, душа становится крепче, сильней.
Хлопнула дверь, и на миг потянуло холодом. Володька быстро обернулся, кивнул:
– Убрался?
– Да убрался… – Дед подошел к столу, по пути отстранив ладонью несколько свисавших с потолка на нитках резаных из бумаги звезд. Володька даже обиделся – он так старался, и, в конце концов, это же дедова идея! Но высказать обиду не успел, потому что дед, присев к столу, продолжал: – Странное что-то, внук. Не знаю, что и думать.
– Что странного? – Володька насторожился, присел на кровать. Всмотрелся в серьезное, строгое лицо старика. – Дед? Что случилось-то?!
– Да понимаешь… – Старик посмотрел на внука над рядком свечного пламени. – Понимаешь, какое дело… Убирался я в аппаратной. А там табло, автоматическое. Оно и сейчас работает, вечное почти, а кабель вдоль всей дороги под землей заглублен… так вот. Володя… табло показало, что соседнюю с востока станцию прошел поезд.
Володька встал. Задышал открытым ртом, не сводя глаз со старика.
– Поломалось, – быстро сказал он.
– Сигнал мог и поломаться, очень просто, – согласился дед. – Но там отмечается и скорость на участке. Автоматически. А там – или не работает вообще, или… работает. Сейчас работает. Медленно поезд идет, товарняки самые медленные раньше быстрей ходили. Но через час все равно будет у нас. Я вот что думаю… – Старик помолчал, глядя на тяжело дышащего внука, в его огромные глаза, и вспоминая тот поезд с другим глазом. С единственным красным глазом. И то, чем он был увешан… Внуку он о том поезде не рассказывал… – Собираться тебе надо. Еду, лыжи бери. Ружье возьмешь с патронами… спички, зажигалку опять же. И в лес уйдешь. Ненадолго. Через часа три вернешься. Он мимо пройдет, конечно. Но на всякий случай. Давай-ка собирайся.
