— Не трогайте нас, добрые бароны!
Голос у него был пронзительный, с визгливыми нотками.
— Чего орешь? Сколько вас здесь?
— Двое!!! — прибавил децибел солдат. — Нас двое!!!
— Подмогу вызываешь, крысюк? — прошипел Леон и навел на солдата пистолет.
Его товарищ по несчастью выкатил еврейские карие глаза и приоткрыл рот.
— Нет!!! Нас двое!!! Не стреля-ай!
— Не ори! — рявкнул Леон. — Кто такие, откуда?
— Я — Ромка, а это — Генч.
— Геннадий, — представился Генч интеллигентным шепотом.
— Лунари?
— Люди, — согласился Ромка, — мы из Москвы, барон. Нас двое осталось. Я вас увидел — чуть от радости не обделался!
— Это видно.
Ромка был выше Генча на полголовы, лысый, тощий, с прозрачными глазками, ничего не выражающими. Генч, похоже, старше, тонкий, с нежным овалом лица, длинным носом и «воловьими» глазами — типичный семитский мальчик-студент или молодой специалист, только бритый налысо.
— Что случилось с остальным отрядом? Какого черта вас вообще сюда понесло? — проговорил Леон, отобрал автомат у еврея — тот не сопротивлялся.
— Приказали — вот и понесло. Сначала кого-то искали, потом что-то проверяли на юго-западе области. Допроверялись. Что случилось — не знаю. Сгинули.
— Звание у тебя какое? — скучающим тоном спросила Сандра, разглядывая свои ногти.
— Р-рядовой, — опешил Ромка.
— Я тоже, — вставил Генч. — А я тебя узнал, Сандра. Мы с тобой вместе работали несколько раз.
— Я тебя тоже узнала. — Сандра по-прежнему не смотрела на лунариков. — Леон, пристрели их, пожалуйста. Они нам не нужны. И начни с лысого.
— Не стреляй! — снова завелся Ромка.
Ему бы в опере петь с таким голосом.
— Сандра, — Генч поморщился, — не нужно необдуманных решений. Я понимаю твои эмоции в отношении рядового Романа, но прошу — не нужно. Ты понимаешь, что мы не вернемся в Москву, не так ли? Единственный шанс выжить для нас — объединиться.
— С хуя ли? — Леон прицелился в Романа.
— Простите? — Генч не обратил на жест никакого внимания.
— На хер вы нам всрались? — перевела Сандра.
— Как вы думаете, если в округе водится нечто, способное уничтожить вооруженный отряд и, представьте, сожрать транспорт, пригодятся вам лишние руки или нет?
— Нет! — отрезала Сандра. — Ваши — нет. Прости, Генч, но дружкам этого урода я не верю и не поверю.
Вадим смотрел на лысого и пытался представить, за что его Сандра невзлюбила. Для неудачной любви, пожалуй, молод. Да и не стала бы Сандра перед белоглазым крутить хвостом.
— Сама стреляй, — предложил Леон, — я их сначала послушать хочу, а потом уже можно…
— Не надо, — Вадим вдруг осознал, насколько ему надоела неоправданная жестокость, — отвыкайте решать все проблемы при помощи оружия. Сандра, ты меня слышишь? Хватит. Хватит убивать людей.
— Это — не человек.
— Да что я сделал?! — не выдержал лысый. — Что я сделал-то?!
— Ты получаешь удовольствие от смерти людей. Это все знают. Ты же еще школьником в операциях по зачистке местности участвовал.
— Не людей! Тварей! Быдла! — проникновенно заговорил лысый, прижав руку к груди. — От них надо избавить наш мир, очистить его!
Леон сплюнул. Генч отодвинулся от Романа. Сандра подняла пистолет.
* * *
— Очистим наш мир от тварей и быдла! — Голос оратора обволакивает, зачаровывает.
Юноши и девушки, собравшиеся в третьей аудитории, — не студенты и не слушатели, а солдаты Института. Лекции обязательны к посещению, готовят психику молодняка к предстоящей войне, вечной и священной. Войне за чистоту генома, за достойную жизнь избранных. Все мы — в голубой форме, сидящей ладно и славно. Всем нам — чуть за двадцать… Нет, не всем. В первом ряду заглядывает оратору в рот, переживает восемнадцатилетний юноша. Высокий для своего возраста, туповатый, наглый. Его не любят в отряде, и он отвечает взаимностью. Вчера подваливал, мол, давай трахаться, поможем друг другу — послала на хер.
Лучше я ни с кем и никогда, только с донором спермы. Тоже засада — детородный возраст приближается, на плановом осмотре док напомнил: в этом или следующем году — извольте родить Институту нового гражданина, милочка. Геном хороший, может, даже двоих родить попросят.
Фигуру испорчу — как пить дать. Разнесет в жопе, отвиснет брюхо. И делать ничего не смогу минимум год. Какие задания, если у тебя пузо на нос лезет? О какой красоте может идти речь, если губы распухли и нос?
— Мутанты — это раковая опухоль человечества. Жители нижнего города не задумываются об этом, скрещиваются с мутантами, не имеющими фенотипических особенностей. Таким образом, мутации накапливаются, уничтожая нас как вид. Вы — солдаты Института!..
И сопливый младенец несколько месяцев будет жить в моей квартире, питаясь столь полезным для пищащего куска мяса грудным молоком. Отвратительно. Когда Алена родила, все девочки бегали смотреть и пищали — инстинкт. Умилялись, сюсюкали. Я тоже пришла, мне совсем «пупс» не понравился. Обуза. Неужели нельзя сразу — на искусственное вскармливание и под контроль специалистов? И как-нибудь без вынашивания и родов обойтись. К психологу, что ли, сходить? Признает негодной к материнству в силу особенностей психики. Или вылечит. Вылечит, и я буду детишек обожать, размножусь с удовольствием два раза, еще и пореву, что третий-четвертый нельзя. И пойду в ясли нянечкой.
— Пока мутанты обитают в зараженных областях — мы не предпринимаем решительных шагов. Силы института не безграничны, вред от мутантов там — гипотетический. Но иногда, в силу каких-либо обстоятельств, деревни снимаются с места…
Насколько же скучная лекция! Будто у людей может возникнуть жалость к муту или сомнения, убивать ли его. Нет, сомнения возникают, когда патронов мало. На прошлой неделе этот же оратор вещал про земельников и быдло. Он их ненавидит. А спрашивается, за что ненавидеть земельников? Вот если подумать? Я их не видела, ладно, но ведь с ними меновую торговлю ведут. Павлик общался, говорит, ничего, грязные, конечно, тупые, но руки две, ноги две, голова одна. И быдло. Пусть себе будет. Оратор разошелся, с пеной у рта доказывал, как будет зашибись, если все, кроме людей Института, загнутся.
Я понимаю, конечно. Только в городе я была. Меня не проведешь. Быдло — больное и несчастное. Паршивое. Воняет. Но убивать всех без разбора… Это как всем без разбора размножаться. Я бы отобрала тех, что поздоровей, поумней, — пусть работают на Институт. Им — всякие блага, нам — рабочая сила. А отребье, баронов, наркоманов и пьянь — выгнать на дезактивацию зараженных земель.
