Он налил в чашу вина и отпил из нее.
— Сейчас я пущу эту чашу по кругу. Пусть тот, кто
согласен, отопьет из чаши. Тот, кто не согласен, пусть просто передаст чашу дальше.
Правильно, ножницы падают три раза. Это второй. Постриг…
Первым чашу взял Иоанн.
— Господи, неужели ты еще сомневаешься в моей преданности? — Отпил, передал дальше.
Матвей взял чашу и поставил перед собой. Сцепил над ней руки, сжал, опустил на них голову. Эммануил в упор смотрел на него. Матвей наконец собрался с духом, поднял взгляд и отпил из чаши.
Филипп сделал все просто, по-военному. Так берут флягу с водкой солдаты, гниющие в окопной грязи, пьют для подкрепления сил и передают дальше, не глядя на соседа, без поклонов и церемоний.
Варфоломей отпил из чаши и улыбнулся с видом буддийского монаха, достигшего сатори.
Марк посмотрел на Эммануила.
— Я всегда твой солдат.
Отпил, передал мне.
— Я уже пил из этой чаши, — улыбнулся я. — Скоро это войдет в привычку.
Красное вино было странным на вкус и обжигало горло. Невозможно опьянеть от одного глотка, но так произошло. Восприятие мира изменилось. Может быть, обстановка?
— Я рад, что никто меня не покинул, хотя вы еще не поняли, какой выбор сделали, — сказал Эммануил. — Сейчас все могут идти. Со мной остается только Матвей. Сегодня Матвей. Но со временем это случится со всеми вами. Когда Матвей пройдет посвящение — если он его пройдет, — я запрещаю вам его расспрашивать. Один вопрос: «Матвей, а что там было?» — может обойтись вам очень дорого. Не торопите события. Да, слово того, кто прошел посвящение, для остальных — закон. Как мое. Всё. Идите.
Мы встали и пошли к выходу. Я оглянулся на Матвея, который остался сидеть слева от Господа, через один стул от него, как перед чашей сцепив руки и опершись локтями на стол, на котором догорали свечи. Почему-то мне стало страшно.
Вернувшись в свою комнату, я открыл Библию. Матфей 11,24. «…но говорю вам, что земле Содомской отраднее будет в день суда, нежели тебе». Да, Матвей — не евангелист, а мой друг, — явно переоценил Христово милосердие. Ничего себе мелодрама с хорошим концом! Нет, всего лишь достойное продолжение Ветхого Завета.
Телефон в кабинете Господа молчал. Тот телефон, что напрямую был связан с дворцом японского императора в Токио. Неделю. Полторы.
— Упрямый народ, — с уважением сказал Марк.
Эммануил свирепо посмотрел на него.
Матвей был жив, но стал каким-то нервным, как Господь после воскресения, и в глазах у него появился нехороший стальной блеск. Встречая его взгляд, я вспоминал бессмертных святых. Похоже и не похоже, то и не то. Тьма вместо света. Глаза фанатика. Такого не было, даже когда он хотел покончить с собой после смерти Господа и мы вынули его из петли. Тогда было только отчаяние. Отчаяние и страх. Теперь — решимость. Еще он полюбил отдавать нам приказы. Мелкие, вполне невинные. Ручку подать, кофе принести. Но все равно неприятно. Я стал избегать говорить при нем откровенно.
Телефон молчал. И к середине июля терпение Эммануила кончилось. На Токио был сброшен десант, к берегам Японии причалили наши корабли, на аэродром приземлились истребители.
Был вечер. Солнце стремительно катилось за гряду ближайших гор. Опускалась тьма. Эммануил шел по аэродрому уверенно и быстро. Сразу за ним шагали я и Матвей, дальше Варфоломей и Иоанн, вокруг — охрана. Из телохранителей я знал троих: Сергея, Макса и Артема. Филипп и Марк были с десантниками, и я знал только, что они живы.
Мы подошли к аэропорту, и в здании разом зажегся свет. «Почему они не стреляют? — думал я. — Неужели решили сдать аэропорт без боя?» Странно. Я ждал вестей от Марка, который командовал десантом, и не выпускал из рук радиотелефон.
Вдруг справа от меня раздался стон. Я резко повернулся. Макс корчился на земле, схватившись за горло, из которого торчал нож. Впереди упали еще два солдата.
— Ложись! — коротко скомандовал Эммануил. Но сам остался стоять. И рядом с ним стоял Матвей. Из укрытия выскочил отряд японцев, вооруженных катанами. Но пройдя не более трех шагов, они застыли на месте, словно их что-то остановило.
Матвей лениво наклонился к Сергею и потянулся за автоматом:
— Дай, пожалуйста.
Он взял автомат, выпрямился и вопросительно посмотрел на Господа. Тот кивнул. И Матвей дал залп: по японским солдатам. В упор. Не было ни криков, ни стонов. Только падающие тела, как в замедленном кино. Живых не осталось.
Матвей наклонился ко мне и помог встать.
— Все нормально, Петр.
Я почувствовал жжение в знаке на тыльной стороне кисти правой руки и прикусил губу.
— Кроме всего прочего, посвящение освобождает от некоторых комплексов, — усмехнулся Матвей.
Эммануил строго посмотрел на него.
— Ну я же ничего не сказал, — пожал плечами мой друг.
— Все равно будь сдержаннее. В здание! — приказал Эммануил солдатам. — Аэропорт должен быть захвачен не позднее полуночи. И осторожнее. Холодное оружие тоже представляет опасность.
Тут у меня зазвонил телефон.
— В городе бои, блядь! — кричал в трубку Марк. — Японцы лезут прямо на стволы со своими железками. Мы их расстреливаем. Захватили их парня, ранен был. Вообще, они в плен не сдаются. Парень сказал, что у них все огнестрельное оружие вышло из строя — еще две с половиной недели назад, когда электричество отключилось. Недоглядели, прирезал себя, блядь! Сэппуку! Если мужик ранен и еще в сознании, он себе брюхо распарывает, чтобы живым в плен не попасть. А у Филиппа две бабы с небоскреба бросились, когда туда наш вертолет приземлился. А так ничего, продвигаемся. Все равно автоматы против мечей — это избиение младенцев. Вы осторожнее там, они в засадах поджидают и лезут врукопашную. Дерьмо собачье!
Я честно пересказал спич Марка, аккуратно вырезав всю лексику, не являющуюся необходимой для понимания ситуации и способную оскорбить слух Господа. Господь кивнул.
— Пожелай им удачи.
Я пожелал.
— Это называется атака в стиле «банзай», — прокомментировал Варфоломей. — Когда сражаются не ради побели, а для того, чтобы достойно умереть.
— Я бы предпочел, чтобы они достойно жили, — заметил Эммануил. — Если бы они сразу капитулировали, не было бы ни одной жертвы.
— Господи, разреши мне пойти вперед, — попросил Варфоломей. — Я неплохой мастер кэндо. Это пригодится в рукопашной схватке.
— Это не дуэль, Варфоломей. Дуэль — поединок равных. А когда люди сражаются со своим Господом, действии первых называются бунтом, а второго — справедливостью.
