едва не вылетает из руки.
Снова атака, на этот раз с подскоком и ударом по ногам. Я поднимаю ногу, блокирую мочалом взлетевшее полотенце и тут же наношу удар стопой. Приходится опять между грудей. Даже ни в одну сиську не попал…
Интересно, а у неё внутри селикон или всё натурпродукт? А то пну неловко и разлетится всё по кафельному раздербану.
— Да что же ты за человек такой? — выдыхает Амайя. — Никак не хочешь сдаваться.
— Русские не сдаются, — бряцаю я в ответ.
— А причем тут это? — недоуменно моргает она.
— К слову пришлось. Хотел сказать, что самураи не сдаются, но язык после твоих сосков слегка стал косоват…
— Ты…
Лицо Амайи наливается краской, а в следующий момент она прыгает в бой. Дзёнин деревни разящих капель ощутимо ускоряется. Мне тоже приходится переходить в режим ускоренного восприятия реальности.
Полотенце пронзает воздух, оставляя капли висеть в воздухе. Я подныриваю, а капли разбиваются о лицо, распадаясь на более мелкие. Мочалка с хлестким звуком ударяет по поджарому животу и оставляет красный след.
Полотенце закручивается в воздухе, превращаясь в гнущуюся дубину. Мочалка идет тонкой стороной по касательной и врезается в ухо Амайи. Теперь уже приходит пора уха покраснеть.
Мочалка… Полотенце… Мочалка… Полотенце…
Как будто бешеный Мойдодыр велел своим слугам очистить двух «нечистых трубочистов».
Капли висят в воздухе. Воздух вспарывается тканью, хлопает под напором конца полотенца.
Моё тело покрывается красными отметинами от ударов. Но и тело Амайи не остается неповрежденным.
И вот приходит тот момент, когда нога женщины снова нацеливается мне в лицо. Я подставляю блок, но в момент касания пальцы на ноге разжимаются и в мои глаза летят мелкие осколки плитки.
Она специально зажала пальцы, а потом выпрямила их при блокировке!
Я отшатываюсь, чтобы уберечь глаза, и в этот миг в меня летит полотенце. Когда я перехватываю его в воздухе, то мою грудь, живот и ноги вспарывают зубьями железные грабли!
Мне кажется, что грабли, но чуть позже понимаю, что это Амайя пустила в ход когти.
Отравленные когти? И я…
Я делаю шаг, но тело уже не слушается. Я грохаюсь навзничь, парализованный быстродействующим ядом. Грохаюсь лицом вниз, даже нос успешно разбиваю, отчего в голове вспыхивают мириады фейерверков.
Меня переворачивает на спину женская стопа. Легко переворачивает, без усилий. И я смотрю снизу вверх на дзёнина деревни разящих капель.
— Допрыгался, молодой хинин? — с улыбкой спрашивает Амайя. — А ведь я предупреждала.
Я пытаюсь ответить ей какой-нибудь колкостью, но губы отказываются слушаться. Руки отказываются слушаться, ноги отказываются. Член и так не слушался, так что на него я и раньше-то особо не рассчитывал.
Похоже, что всё, отбегался Изаму. Заборола комара коварная паучиха.
И ведь знал, что нельзя подпускать близко, а вот на тебе…
— Думаешь, что если отбил пальцы, то я не смогу победить? А ведь и без оммёдо можно одержать победу. Ладно, мы и так долго тут бушевали. Скоро вызовут полицию, а пока что, до прихода офицеров я успею сделать то, что сделала недавно с Хидики…
При этих словах Амайя стягивает с себя трусики…
Я замираю. Даже в такой ситуации не могу не восхититься формами этой чертовки. Как же всё-таки она великолепно сложена… Как же красива и соблазнительна…
Блин, да мне надо изгнать весь яд из тела. Изгнать, иначе…
Я заставляю тело ноппэрапона сражаться за жизнь. Пусть завтра я не встану, но сегодня вся кровь должна бурлить. Сегодня я должен выжить…
— Ну что же, освободим и нашего дружка. Через него и выйдет твой боевой дух, Изаму-кун, — со смешком Амайя стащила с меня трусы. — Как всегда готов и стоек. За что люблю молодых — вы всегда наготове.
Она садится сверху и от удовольствия прогибается в спине. Я же оказываюсь во влажном горячем плену. Там, где хотел недавно очутиться. Правда, не совсем так…
Колени дзёнина деревни разящих капель прижимают мои руки к осколкам плитки. В кисти впиваются острые края, но я уже не в силах ничего поделать.
— А теперь начнем, — шепчет Амайя и начинает двигать бедрами.
Она двигается, а я чувствую, как накатывает усталость. Усталость и апатия. Мне уже не хочется ничего. Только лежать и пребывать в спокойствии…
Пусть от меня все отстанут. Пусть дадут полежать спокойно…
Кровь внутри меня бурлит, она изгоняет яд, но я чувствую, что его слишком много. Слишком… И я скорее истеку кровью, чем выгоню из тела всё то, что в нем гуляет.
Надо мной продолжает двигаться одна из самых красивых женщин Японии. Продолжает высасывать из меня силы. И делает это очень умело. Забирает у меня жизнь.
Весьма необычным способом, как сказала Шакко.
«Хинин Изаму Такаги был убит весьма необычным способом» — так напишут на табличке возле урны с моим прахом?
— Ах, как бы двигалась на тебе Кацуми. Но, видно не судьба… — шепчет Амайя. — Не судьба. На тебе уже никто не будет прыгать. Никто и никогда… Я заберу всё, что у тебя есть…
Кацуми!
Кацуми, которая была на похоронах Хидики. И он потерял жизнь с этой женщиной. Потерял всё. А я? Неужели я тоже потеряю? Неужели все мои силы уйдут и я…
Нет!
Я буду бороться до конца!
Пусть я сдохну, но сделаю это в борьбе, а не жалкой безвольной медузой с торчащим членом!
Внутри меня вспыхнул огонь. Это был не просто словесный оборот — на самом деле я почувствовал, как по венам разливается жидкое пламя. Как будто мне заменили кровь на жидкость для розжига и подожгли её.
И это пламя выжигает участки яда. Просто уничтожает их, оставляя за собой ровное место. Как будто и не было той дряни, что блокировала движения.
Неужели подарок, который возник после смерти Камавуры Тэкеши? Тот самый огонь, возникающий, когда я злюсь.
— Ну что, разве не этого ты хотел, молодой хинин? Разве не за этим ты пришел? — говорит Амайя, продолжая двигать тазом. — Ах… А ты хорош… Какой большой и крепкий…
Я скашиваю глаза на палец на ноге. Тот самый палец, который первым дернулся, когда я избавлялся от яда. И он…
Он вспыхнул! Как будто его облили бензином, а потом поднесли спичку. Но боли не было!
— Теперь ты мой раб, но побудешь
