Но Заточка думал иначе. Как только повязку сняли, он всунул в скрюченную кисть, ставшую похожей на птичью лапу, эспандер и больше не выпускал его, днями напролет разминал пальцы. Скальпель ругался со своим единственным пациентом, уверяя, что руке не помочь, но Заточка упорно продолжал тренироваться, скрипя зубами от боли. Вскоре врач был вынужден признать, что ошибался, говоря о перебитом сухожилии, — рука понемногу обретала подвижность.
Слон вышел из лазарета, куда заходил каждый день. Сегодня Скальпель обещал выпустить Заточку, которому надоело маяться на койке. Утро было хмурое, низкие тучи застилали небо, с ночи собирался дождь — и никак не мог собраться. Слон обошел свои владения, заглянул на склад, где выслушал жалобы Игната на радикулит и нехватку патронов, поставил в уме галочку заказать боеприпасы; заглянув к Варваре, снял пробу с супа и вернулся в кабинет. Работалось плохо, последние дни Слон хандрил. Смутные тревожные предчувствия переполняли его.
В кабинете он задвинул жалюзи, включил настольную лампу, сел к радиостанции. Известие о гибели отряда «Долга», на который Слон возлагал столько надежд, подкосило его, оставалось лишь надеяться, что кому-то из сталкеров удастся прикончить Змееныша. Что же он за тварь, если шестерым тренированным бойцам оказался не по зубам? Последние дни по Зоне ползли какие-то смутные зловещие слухи — но ничего конкретного. Здесь нет журналистов и телевизионных репортеров, чтобы заснять горячую новость и показать в прайм-тайм по телевидению, нет официальных правительственных новостей и пресс-релизов — поэтому никто ничего толком не знал. Но то, что в Зоне происходит нечто из ряда вон выходящее, понимали все.
Слон оглянулся на дверь возле шкафа, вновь уставился на радиостанцию. Надо придумать что-то еще — Большой Хозяин потому и стал Большим, что никогда не ждал милостей от судьбы. Раз не выгорело с долгов-цами, надо привлечь к поимке мутанта кого-то покруче. Рука потянулась к радиостанции...
Резкий тревожный сигнал заставил его вздрогнуть. Слон включил аппарат, настроенный на частоту, по которой он связывался с одним из своих наводчиков.
— Прием, прием! — надрывался голос.
— Это Слон, прием, — отозвался Слон. — Что тако... Он не договорил, голос заорал:
— Мутант твой совсем озверел! Поднял зверье, это хуже, чем гон! Управляет ими, людей убивает... Сталкеры с его пути уходят, пропускают его, слышишь?! Свора Змееныша к тебе подходит — к Лесному Дому!
Несколько секунд Слон сидел неподвижно, потом, ни слова не говоря, отключился. И вновь уставился в круг света от лампы, лежащий на столе.
Дверь со скрипом приоткрылась, показалась голова Заточки.
— Хозяин... Скальпель, гад, выпустил меня наконец. — Он вошел в кабинет, сжимая в скрюченных пальцах резиновое кольцо. Вместо грязноватой пижамы, которую выдал Скальпель, на Заточке были защитные штаны, заправленные в ботинки, и старая брезентовая куртка.
Порученец и Слон обменялись взглядами. Последнее время в их отношениях возникла трещина. Раньше Заточка был верен, как пес, угодлив, иногда подобострастен — и очень искренен в своей преданности боссу. Теперь, как казалось, преданность осталась... но что-то было не так в водянистых глазах, которые не моргая глядели на Большого Хозяина, что-то изменилось в сером угрюмом лице. Слону казалось, что Заточка все время мысленно спрашивает его: как ты мог? Как мог выстрелить в спину Оксаны?
Слон и сам то и дело спрашивал себя о том же. И вопрос этот сводил его в могилу: за месяц он постарел на десять лет.
— Что надо делать? — спросил Заточка, переступив с ноги на ногу.
— Ты вовремя, — сказал Слон, отводя взгляд. — Свяжись с полковником.
Постепенно ментальная Зона заслоняла реальную. Змееныш привык смотреть на мир через дымку иного восприятия, но теперь это иное окутывало весь мир. Окружающее посерело, выцвело, стало похоже на старое одеяло, в складках которого были разбросаны клубки чужих сознаний, людей или мутантов.
С тех пор как Свора уничтожила отряд Мирового, хозяин ее не произнес ни единого слова. Благодаря постоянным тренировкам и глухой, мрачной целеустремленности чувствительность и силы его постоянно росли. Теперь Змееныш мог удерживать под контролем несколько десятков элементов, как он про себя называл мутантов, рассылать их по отдельности или группами на полкилометра от себя, а то и дальше. Он продолжал экспериментировать, находил все новых зверей, присоединял к пси-сети, пока она не разрослась так, что превратилась в запутанную паутину из сотен перекрещенных нитей. Поняв, что переусердствовал, Змееныш отпустил часть мутантов и упростил сеть, создав на ней более симметричный, упорядоченный узор. Часть освобожденных зверей вскоре умерла, он нашел их трупы возле последней стоянки.
Змееныш понял, что сознание мутанта может сломаться, если слишком нажимать. К примеру, нельзя заставлять кабана подчиняться псевдопсу, каждую породу лучше держать отдельной группой, доверяя управление вожаку того же вида, а самому контролировать вожаков. Это избавляет от утомительной необходимости командовать сразу многими десятками сознаний.
Так он открыл ступенчатый контроль. Змееныш мысленно присудил трем вожакам звания сержантов — огромному секачу, крупному серому псевдопсу и старой слепой собаке, рыжей опытной самке. Подчиненные им звери стали рядовыми, Змееныш хотел ввести еще условное звание капитана — но отказался от этой мысли. Четырехслойная сеть слишком сложна, он опять вернется к запутанным несимметричным узорам. Трех ступеней достаточно: Змееныш в роли капитана, управляющие малыми группами сержанты и рядовые мутанты. Вскоре он понял, что легче ориентироваться в сети, если сержанты получат условные обозначения, то есть имена. Конечно, не слишком сложные — их мозги не способны осознать длинные сочетания символов. Кабан стал Клыком, псевдопес — Азиатом (у него были узкие темные полоски на морде, издалека напоминающие раскосые восточные глаза), а слепая собака — Лилит. Клык был туп и абсолютно бесстрашен, Азиат — свиреп и очень быстр, Лилит — хитра и лукава. Змееныш предполагал, что позже присоединит к Своре еще несколько малых групп, но пока что необходимо добиться полной слаженности от уже включенных в нее мутантов.
Через некоторое время он понял, что стал в сознании зверей кем-то вроде универсального вожака — неким сверхзверем, одновременно кабаном, псом и собакой, объединившим черты разных пород. Могучим, свирепым, безжалостным, но справедливым. Однажды, когда они уже миновали Янтарь и остановились под прикрытием гряды холмов, ему удалось ненадолго взглянуть на себя глазами Азиата. Змееныш увидел грозную косматую фигуру, состоящую из темного дыма. Дым клубился, очертания беспрерывно менялись, фигура то становилась по-кабаньи громоздкой, то вытягивалась, превращаясь в волчью...
