Обычно после Игр до представления победителя проходит несколько дней. За это время грязного, изголодавшегося, израненного дикаря приводят в человеческий вид. Цинна и Порция сейчас готовят нам наряды для встречи с публикой. Хеймитч и Эффи устраивают банкет для спонсоров, просматривают вопросы для наших последних интервью. Дома, в Дистрикте-12, наверное, все из кожи вон лезут, организуя праздник в честь нашей победы: еще бы — такого уже лет тридцать не бывало.
Домой! К Прим и маме! К Гейлу! Даже мысль о нашем облезлом коте вызывает у меня умиление. Скоро я буду дома!
Хочу выбраться из этой кровати. Увидеть Пита и Цинну, узнать, что творится вокруг. И с какой стати я должна лежать? Я прекрасно себя чувствую. Едва я снова пытаюсь вылезти из-под ленты, по одной из трубок в вену мне вливается холодная жидкость, и почти сразу я отключаюсь.
Это происходит раз за разом. Я просыпаюсь, ем, и, хотя уже не делаю попыток встать, меня снова усыпляют. Я словно нахожусь в сумерках, замечаю только отдельные детали. Рыжеволосая девушка больше не приходит, шрамы постепенно исчезают и — может мне только кажется? — иногда я слышу громкий голос мужчины. Он не сюсюкает по-капитолийски, говорит грубовато и просто, как у нас дома. От этого голоса мне становится спокойнее: кто-то присматривает за мной и не даст меня в обиду.
И вот наконец я просыпаюсь, и к моей правой руке ничего не присоединено. Ленты вокруг пояса тоже нет, ничто не сковывает мои движения. Я хочу встать и замираю, увидев свои руки. Кожа идеальная — нежная и розовая. Исчезли не только шрамы, полученные на арене, но и давние, накопившиеся за годы охоты. Щупаю лоб — гладкий, как атлас. От ожога на голени не осталось и следа.
Спускаю ноги на пол, беспокоясь, смогу ли устоять, но они крепкие и сильные. В изножье кровати лежит одежда. Такую мы носили на арене. Я вздрагиваю и таращусь на нее, как будто она с зубами. Потом вспоминаю: да, именно так полагается выходить к своей группе подготовки.
Я быстро одеваюсь и кручусь у стены, где скрыта дверь. Она открывается, и я выхожу в широкий пустой коридор. Других дверей не видно, однако они должны быть. И за одной из них Пит. Теперь, когда я пришла в себя и могу двигаться, я волнуюсь за него все больше и больше. Скорее всего, с ним все в порядке, безгласая не стала бы врать. Но я хочу убедиться сама.
— Пит! — кричу я.
В ответ слышу свое имя. Жеманный голос по привычке вызывает раздражение, потом я осознаю, что буду рада увидеть Эффи.
Оборачиваюсь и вижу в большом зале в конце коридора их всех — Эффи, Хеймитча и Цинну. Не раздумывая, со всех ног бросаюсь к ним. Возможно, победителю следует вести себя сдержанно и с достоинством, — особенно если он знает, что его снимают, — но мне все равно. Я удивляюсь самой себе, когда кидаюсь на шею Хеймитчу. Он шепчет мне в ухо: «Ты молодец, солнышко», — и это без тени насмешки. Эффи даже прослезилась, она гладит мне волосы, приговаривая, что всегда считала нас жемчужинами. Цинна просто крепко обнимает меня, не говоря ни слова. Потом я замечаю, что нет Порции, и у меня опускается сердце.
— Где Порция? Она с Питом? Что с ним? Он в порядке? Он жив? — выпаливаю я.
— Все хорошо. Просто распорядители хотят, чтобы вы встретились на церемонии и это увидели зрители, — успокаивает Хеймитч.
— Правда? — говорю я. Страх отступает. — Я бы и сама хотела это увидеть.
— Иди с Цинной. Он тебя подготовит, — говорит Хеймитч.
Мне приятно быть рядом с Цинной, чувствовать на плечах его руку, когда он уводит меня от шпионящих камер по коридорам к лифту, который поднимает нас в вестибюль Тренировочного центра. Значит, больница находится глубоко под землей, ниже тренировочного зала, где трибуты учатся вязать узлы и метать копья. Окна затемнены, у дверей стоят несколько охранников. Больше никого. Мы идем к лифту для трибутов. Шаги гулко раздаются в пустом помещении. Пока мы поднимаемся на двенадцатый этаж, в голове у меня проносятся лица всех, кто был здесь вместе со мной, но уже никогда не вернется, и в груди что-то тоскливо сжимается.
Двери лифта разъезжаются, и меня окружают Вения, Флавий и Октавия. Они говорят все разом — так быстро и возбужденно, что я ничего не могу разобрать. Общее настроение понятно: они страшно рады видеть меня снова. Я тоже рада их видеть, хотя и не так, как Цинну. Скорее, как кто-нибудь, вернувшись домой после трудного дня, рад встрече с троицей своих домашних питомцев.
Меня ведут в столовую, где я получаю настоящий обед: жаркое из говядины, горошек и мягкие булочки. Правда, за моим рационом по-прежнему строго следят: когда я прошу добавки, мне отказывают.
— Нет-нет, мы ведь не хотим, чтобы на сцене все это выскочило наружу! — говорит Октавия и все же тайно передает мне под столом булочку.
Потом мы идем в мою комнату, и Цинна оставляет меня наедине со своими помощниками, поручая им подготовительные процедуры.
— О, тебе сделали полную регенерацию, — завистливо говорит Флавий. — Кожа без единого изъяна.
Когда я смотрюсь на себя в зеркало, замечаю только, какая я стала тощая. Наверное, сразу после арены было еще хуже, но и сейчас у меня можно пересчитать все ребра.
Мне включают душ, заботливо выбирая нужный режим. После душа занимаются прической, ногтями и макияжем, треща при этом без умолку. Моего участия в разговоре почти не требуется, и это меня вполне устраивает. Странно: речь идет об Играх, а они все время говорят о себе, где они были, что делали и как себя чувствовали в то время, когда на арене что-то случалось. «Я еще даже не вставал!»—«Я только покрасила себе брови!» — «Клянусь, я чуть в обморок не грохнулась!» Главное — они. Какая разница, что чувствовали умирающие мальчишки и девчонки на арене!
У нас в Дистрикте-12 не принято смаковать Игры. Мы смотрим их, стиснув зубы, потому что должны, и, как только передачи заканчиваются, побыстрее возвращаемся к своим повседневным делам. Сейчас я стараюсь отвлечься от болтовни, чтобы окончательно не возненавидеть всю эту компанию.
Входит Цинна. В руках у него желтое платье кажется, вполне обычное.
— Что, с Огненной Китнисс покончено? — спрашиваю я.
— Сейчас увидишь, — говорит он, набрасывая на меня легкую ткань.
В передней части лифа чувствуются подкладки, призванные восполнить то, что украл голод. Я поднимаю руки к груди и хмурюсь.
— Понимаю, — говорит Цинна, прежде чем я успеваю возмутиться. — Дело в том, что распорядители настаивали на пластической операции. Хеймитчу едва удалось их перебороть. Придумали компромиссное решение. — Цинна не дает мне посмотреть на себя: — Подожди, еще туфли.
