Бандосы по-нашему, по-сталкерски.
Уж я этих гомосеков традиционной ориентации чую шестым чувством. И вроде бы с виду обычные граждане вроде вольных сталкеров. Никакого особенного зверства или подлости на лицах не написано, движения сдержанные, головы стриженые, одежда обычная, как у всех.
И все-таки нутром я чуял: не за знаниями пришли эти четверо пацанов с бритыми висками в Зону. И не за артефактами, как наш брат сталкер. И вовсе даже не за новыми впечатлениями, отвлекающими от удушающей рутины повседневности, — как идиоты-туристы. И даже не потому, что их зовет на подвиги что-то высокое и страшное внутри них самих, — как пацаны из «Долга» или фанатики из «Монолита». А потому что им на трупах попировать хочется. С убитых контейнеры поснимать. Дурачка-одиночку прижать в темном уголке и как следует пощекотать, а потом распотрошить. И все такое прочее, за что в военное время расстреливают без суда и следствия.
А какие мои доказательства? — спросите вы.
А никаких у меня доказательств.
Потому что если бы у меня доказательства были, я бы встал вот прямо там, в Баре, и всю эту сволочь, что растаскивала пестрые клинья пиццы, голыми руками передушил бы.
И, уверен, все присутствующие мне помогли бы, еще и в очередь построились. Помогать.
Но «не пойман — не вор». На юридическом языке эта байда называется «презумпция невиновности». Хрен ее еще выговоришь, эту презумпцию, язык как на трамплине на этом «эм» подскакивает…
В общем, никаких доказательств, кроме интуиции, которая оживлялась при виде хищных харь и вороватых движений соседей по Бару, у меня не было. Я оставил бандосов — или, точнее, лиц, подозреваемых в бандитизме, — в покое и принялся глазеть дальше.
За длинным деревянным столом в центре общего зала, тесно сгрудившись, пировали «долговцы».
Как видно, у одного из них, обладателя окладистой каштановой бороды, был день рождения.
Все по очереди говорили тосты. Ну, там, чтобы, значит, у чувачка с бородой прибывало бабла и здоровья (хотя какое здоровье у завсегдатаев Бара на Дикой Территории?), чтобы к нему девчонки в очередь строились, чтобы «сколько взлетов — столько посадок». Ну, это я шучу малость, за такое летчики пьют, а у сталкеров говорят «сколько заходов — столько выходов». Из Зоны, в смысле.
Потом, само собой, за эти тосты всей гурьбой хлебали пиво и горькую.
«До дна, мля!» — неслось время от времени от их стола.
Ребята из «Долга» чувствовали себя в Баре как дома — говорили громко, не особенно стеснялись в выражениях, били посуду и, откровенно говоря, вели себя как пацаны, от которых все зависит. Иные даже блевали, не доходя до туалета, что лично я считаю поведением, не красящим радиоактивное мясо.
Конечно, «долговцы» имели на эти непотребства некоторое моральное право. Ведь это им принадлежал Бар. Это они нашли под него место и построили его с нуля.
Не будь их — и нас здесь сейчас не было бы. Ночевали бы по своим неотапливаемым схронам, а вместо «Гиннессов» пили бы спирт из фляжек.
Прозвучала очередная здравица в честь бородатого, и все «долговцы» вскочили со своих стульев, сомкнув пивные бокалы.
Гулко зазвенело стекло. Над помещением понесся запах пота, смешанный с перегаром, табачным дымом и запахом жареного лука.
И это бы еще ладно, но тут вся компания, уже изрядно пьяная, затянула:
Парня в Зону тяни, рискни,
Не бросай одного его,
Пусть в пси-поле одном с тобой -
Там поймешь, кто такой…
— О чем поют эти мужчины? — спросила меня Ильза, наклонившись совсем близко ко мне. Я почувствовал слабый запах, исходивший от ее поддельных волос. Запах цветов. Точнее, первоцветов. Запах гиацинтов в апрельском саду. Или этот запах почудился мне? Ведь минуту назад пахло только пивом, луком и подмышками!
— Они поют про то, что в Зоне главное — дружба… Дружба, понимаешь?
— Дружба… Да… — кивнула Ильза с самым серьезным выражением лица.
Я хотел сказать еще что-то умное. Сострить, может быть, этак в своем духе, с эффектным выходом на комплимент — ну хотя бы Ильзиному русскому. Но тут Иван бросил на меня ревнивый взгляд поверх своего пол-литра «Крушовице». И я счел за лучшее всем своим видом показать Ильзе, что я от нее устал, что разговор с ней для меня безумно скучен и что разглядывать присутствующих в баре в сто раз интересней, чем нюхать ее пахнущий гиацинтом парик.
Я отвел раздраженный взгляд и уставился в стену. Она же по совместительству окно.
Ох уж эти нарисованные окна с их нарисованным оптимизмом!
Все эти сады, березки и тучные здоровые звери!
А ведь я помню: раньше в Баре были нормальные окна. Со стеклами. Пусть и броне-, пусть и утолщенными. И хотя были они грязными и сквозь них ничего было не увидать, кроме внутреннего двора с двумя скрюченными грушами, они мне нравились. Но потом какой-то идиот (хотя мы знаем, что это был малолетний фанатик из «Монолита») выстрелил в окно из гранатомета, стоя на улице.
Кумулятивная струя, конечно же, с легкостью прошила оба утолщенных бронестекла. Начался пожар. Восемь человек погибли. А ведь если бы это был вечер по-настоящему людного дня, какой-нибудь пятницы, например, или субботы, в ловушке общего зала могли погибнуть не восемь, не десять, а все тридцать посетителей, среди которых, возможно, был бы и я…
В общем, когда окна заложили кирпичами, а кирпичи оштукатурили и зарисовали картинками, я не плакал.
У окна, на котором Сеней Питерским был изображен луг с барашками, беспечно пасущимися на нем, стояли старички: уже упоминавшийся Кабул, негодяй Быстров, везунчик Сержант и нытик Цыпа.
Все они дули вискарик и травили байки, как и положено бывалым.
Поймав мой взгляд, бригадир Кабул, наставник половины отмычек в Зоне, приподнял свой стакан.
Сделали это и остальные.
Мы с Тополем тоже подняли свои — мол, наше вам. Всего наилучшего и денег побольше!
Эх, люблю вольных сталкеров!
Никогда не лезут с лишними разговорами.
На все и на всех им положить.
Ни к кому и никогда нет у них претензий.
Каждую минуту покоя они смакуют как драгоценный напиток, потому что знают: этого напитка много не бывает.
Подходить к Кабулу и компании не было никакой необходимости. И без лишних расшаркиваний было ясно: если что случится, мы поможем друг другу.
Возле следующего за этим окна пировали ученые. Официант то и дело таскал им целые подносы душистых хрустких чебуреков и графины с мексиканской текилой «Лос Нуэвос Видентес». Чебуреки они жадно рвали зубами, а текилу быстро-быстро разливали по стопкам и употребляли. Употребляли, надо сказать, по всем правилам. По моей любимой схеме «кусни-лизни-опрокинь».
