А когда Грибакин вернулся, все ещё красный, как мухомор, Берзалов сославшись на усталость, отказался от продолжения банкета, чем заслужил одобрительный кивок Кузьмичёва, и начал задрёмывать. После всех треволнений, приключений, а главное — от водки, его стало кидать в сон, голова сделалась тяжёлой, словно налилась свинцом. «Я немножко посплю», — хотелось сообщить генералу и Кузьмичёву, чтобы они напрасно не волновались. Но бойкий генерал, казалось, ничего не замечает и знай себе, травил, как он осваивал новые земли, как попытался пройти до Сочи, но: «Понимаешь, все мосты взорваны, а туннели засыпаны. Такое ощущение, что лазутчики действовали». Ага, тяжело ворочал мыслями Берзалов, гады… лазутчики… Но помалкивал. «А Кавказ, между прочим, бомбили пуще центра». Почему? — мрачно соображал Берзалов. А генерал Грибакин тут же отвечал, как будто читая его мысли: «Потому что там войск было не мерено, потому что спрятаться есть где. Горы однако ж…» А — а-а… — соглашался Берзалов и видел третий сон. Будто плывут они с Варей на лодке по бесконечно — длинной реке и их кидает с одной волны на другую, а он вместо того, чтобы обнять жену, вцепился, как последний дурак, в борта и пытается элементарно выжить. И нет этой реки ни конца, ни края. Так и просидел, держась за борта, до конца сна, не притронувшись к Варе.
Он проснулся от мысли о прапорщике Гаврилове, и голова сразу стала ясной и послушной, будто он и не пил, и не устал вовсе. Оказывается, генерал Грибакин говорил:
— Подъезжаем… лейтенант, слышишь, лейтенант… — и тряхнул его за плечо.
— Слышу, — ответил Берзалов и открыл глаза.
Кузьмичёва в вагоне уже не было. За стеклами основательно стемнело, всё та же луна — череп светила слева, её жуткий оскал соперничал со звёздами. Машинист вёл бронепоезд имени Саддама Хусейна на малой скорости, под колёсами загрохотал мост через реку Псёл, и ржавые фермы проплывали, как привидения, наполненные вовсе неземным смыслом.
Спас чётко произнёс: «Опоздал». Как опоздал?! — подскочил Берзалов и едва не выругался, что в данной ситуации выглядело бы весьма глупо, ибо генерал Грибакин не знал о существовании Спаса, как, впрочем, и никто другой. Даже Варя не знала. Не успел Берзалов рассказать ей о себе всё, потому что жизнь его до войны протекала в суете и бегах и оказалась такой короткой, что воспоминаний едва хватало на один вечер.
— Сейчас мост минует и встанем, — сообщил Грибакин.
Оказалось, что они зашли со стороны Комолодуна, но это ещё ничего не значило, не значило, что Грибакин на стороне Берзалова.
— Ну а дальше ты сам! — сказал Грибакин, почему‑то стыдливо глядя в сторону.
— Почему? — тактично уточнил Берзалов, хотя не имел права задавать подобные вопросы генерал — майору. Сам, так сам. Делов‑то, пробежать километров пятьсот, а то и меньше.
Впрочем, он давно подозревал, что генерал не то чтобы не из смелого десятка, а сам по себе. Свои у него взгляды на жизнь и на устройство будущего, явно не связанное с Комолодуном.
— Потому что, лейтенант, я уже своё хлебнул, — ответил Грибакин, избегая взгляда Берзалова.
— Я так на вас надеялся… — признался Берзалов, сердцем ловя тот миг, когда бронепоезд остановился. Гаврилов! Гаврилов! — крутилось в голове. Хотелось побыстрее выпрыгнуть из тепловоза и бежать искать прапорщика.
Он даже не расстроился из‑за решения генерала. Не обязан генерал ходить туда, где люди гибнут пачками, тем более, что он там уже был. Дело, так сказать, сугубо добровольное. Это нам без вариантов, подумал Берзалов. Всё что надо, генерал уже рассказал, а что не рассказал, мы сами увидим, решил он с лёгкой душой, и они обнялись.
— Ну давай, сынок, я пойду на север к нашим, а ты в укрепрайон. Только не спеши. Обо всех опасностях я вроде тебе доложил. Береги себя. Помни, что ты должен выполнить задание, а я нашим всё подробно доложу. Да — а-а… — добавил он тем тоном, когда в последний момент вспоминают о чём‑то если не важном, то по крайней мере, требующем упоминания, — где‑то здесь город есть…
— Какой город? — точно так же, вроде как между делом, спросил Берзалов, который уже одной ногой был за бортом бронепоезда.
Бог с ним с этим городом. Что мы городов не видали? Главное старшего прапорщика найти, а там хоть трава не расти.
— Да — а-а… может, всё это ерунда, — согласился Грибакин, — выдумки, страшилки, однако, сорока на хвосте донесла, что есть такой, но на карте ты его не найдёшь. Говорят, что те, кто в него вошли, назад не вернулись. Лично я в это не верю, — добавил он, упреждая следующий вопрос о том, как же всё‑таки генерал узнал о городе.
— Что, так всё серьёзно? — спросил Берзалов, посмеиваясь в душе над храбрым генералом.
Лично он ни в какие байки не верил, хотя Скрипей был из их числа.
— Может, этого города и нет, — уловил его иронию Грибакин и стал оправдываться. — Почём я знаю? Только говорят, что в нём шибко теневые люди живут. Может, это сказки, фольклор на новый лад. Я не знаю. Но на всякий случай обязан тебя предупредить, а если предупрежден, значит, что? Значит, вооружён, — добавил он с лёгкой душой.
Теневые люди? Не Скрипей ли? Тогда бы генералу поведали о его певческих способностях. У Берзалова от стыда за него уши едва не свернулись в трубочку: человек, который создал собственную армию и никого не боится, загибает о небылицах. Не нашёл ничего лучшего, как стращать на дорожку.
— Спасибо… — ответил он, хотя, конечно вдруг почувствовал, что уязвлен, но не этим, а тем, что всё‑таки до самого конца надеялся, что Грибакин со своим бронепоездом поможет ему. Всё‑таки бронепоезд — это сила: и танки на нём, и орудия, и крупнокалиберные пулемёты. Такому монстру никакой город не страшен, даже с мифическими теневыми людьми. Но, видать, за полтора года Грибакин дюже соскучился по цивилизации. Его тоже можно понять: трудно жить без надежды. Теперь ему не терпится пробежать на север, посмотреть, какая она — эта надежда. Стоит ли за неё цепляться? А потом, может, вернётся.
Мыслил он, однако, понятиями землянина, хотя уже мог убедиться, что никакие танки, никакие пушки не сладят с лоферами, то бишь с танкетками Комолодуна.
Накануне Берзалов дал генерал — майору позывные и частоты, на которых можно было связаться со штабом бригады.
— Всё! Расскажите там нашим обо всём… — Берзалов открыл дверь, оглядываясь на генерала и, чтобы не разводить антимонию, прыгнул на гравий, с расстройства задев прикладом автомата за высокую ступеньку. Даже разгрузка с амуницией, к которой он уже привык, как к собственной коже, на этот раз показалась ему тяжеленной и неудобной.
Бронепоезд имени Саддама Хусейна ещё тихонько катился. Вот он тяжело вздрогнул, гремя сцепками, и где‑то в конце, перед мостом раздались возбужденные голоса: капитан Русаков руководил спуском бронетранспортёра с платформы. Там весело лаял Сэр, а потом внезапно тихо зазвучала музыка. Откуда музыка? — удивился Берзалов. На какое‑то мгновение ему показалось, что не было никакой войны, а он всего лишь застрял на ночной станции, где‑нибудь под Вологдой, где ночью вот так же гремят составы, сонные пассажиры спят в неудобных креслах, а где‑то в ресторане тихо играет венский вальс. Можно было пойти, сесть в тепле и уюте, выпить граммов двести коньяка и отвести душу. Была у него такая привычка — старая армейская привычка, которой он изменял только на спортивных сборах. Потом он покосился на луну — череп, и всё вернулось на своё место.
