Глава 10
Бродяги юга
Волгоградская обл., г. Калач-на-Дону
(координаты: 48°41′00″ с. ш. 43°32′00″ в. д.),
2033 год от РХ
Морхольд бежал, стараясь держать равновесие. Пока получалось не очень, несмотря на второй день, проведенный именно вот так. На лыжах.
В детстве он ненавидел лыжи. Ненавидел всем своим существом, болью в ногах, пропотевшей насквозь спиной и головой. Сейчас даже успел полюбить. За две вещи. За возможность скользить по выпавшему густо, на километры вокруг снегу и делать куда больше километров, чем пешком. И за боль в спине, пропадавшую на второй час бега. Ну, а пот? Да и хрен с ним. Смоет позже, если повезет. А бежать-то стоило. Да еще как.
Стремительные тени прыгали по курганам за спиной. Он заметил их еще час назад, остановившись передохнуть. Оглянулся, ощутив странное предчувствие в груди, и замер. Точки, плохо видимые в начавшемся буране, двигались по его следам. Морхольд достал прицел, всмотрелся.
– …! В рот вас конем! … ушлепки! … юннаты!
Жуть пискнула, втянув морозный воздух, юркнула Морхольду за шиворот. Он развернулся вперед, слушая гулкие удары желающего выпрыгнуть сердца, и оттолкнулся ногами. Бьерндален из него был, как и балерина, никакой. Приходилось учиться всему на бегу.
Если бы не рогатина, вряд ли получилось бы так хорошо. Но она все же стала какой-никакой, но опорой. Лыжные палки? Морхольд сейчас с удовольствием променял бы на них бесполезное ружье.
Он полетел вниз, согнув ноги в коленях, мысленно благодаря Кликмана за подаренные очки. Морской шарф и маска смогли защитить лицо и глаза от ветра с колким снегом, летевшим вперемешку с крохотными острыми льдинками. Лыжи скользили вниз, помогая не закладывать ненужных виражей.
Совершенно не предназначенные для таких спусков широкие и коротковатые охотничьи лыжи. Они, ставшие спасением, лишь подрагивали на особо крутых участках, и все. Приклеенная шкура задерживала сильное скольжение, а кожано-металлические крепления и петли мягко амортизировали рывки.
Жуть, ворочаясь под одеждой, недовольно скрипела. Но даже не пыталась возмущаться активнее. Ее звериное чутье в полной мере ощутило увиденное Морхольдом в оптику. Преследователи им попались еще те. Такие, что и в страшных сказках не представишь.
Если за ним бежали не люди, следующие за ищейкой, то он ничего не смыслил в жизни после Беды. Вот только… дежавю не отступало. Разница заключалась только в цвете. Там, в Отрадном, он был серым. Здесь, в степях у Волгограда, цвет стал белым. И люди объединились с волками. Вернее, с одним волком. Только очень большим.
Морхольд не тешил себя надеждами. Даже и без зверя, пусть и в белом маскхалате, далеко он вряд ли уйдет. Как ни старался снег, но лыжню хорошо видно. Если только буран не превратится в совершенно лютую пургу. Только собьет ли она зверя?
Кто шел за ним? Да какая разница. Увиденного вдалеке хватило для понимания.
Большая ядерная Беда родила кучу маленьких. По сравнению с ней, конечно. И уж люди в стороне не остались. Вроде тех, несшихся по его следу, совершенно как охотники-неандертальцы за каким-нибудь пещерным оленем. И цель у них наверняка такая же – тупо пожрать мясца. В данном случае именно человечинки. Отрезая ее пластами именно от него, Морхольда. Другой мишени вокруг он не видел.
Ветер никак не унимался. Рвал остатки травы, перемешивая ее со все увеличивающимся белым ковром. Снег лез повсюду, прилипал к одежде, к лыжам, к мокрой от дыхания шерсти, закрывающей ему лицо. Вдобавок шарф оказался не просто влажным от дыхания. Нет. Он промок насквозь, хоть отжимай.
Морхольд часто останавливался, протирал маску. Но хватало ненадолго. Мокрый и липкий, сменивший поблескивающую острыми гранями карусель вокруг, снег цеплялся намертво. С рюкзака стряхивать было практически нереально.
Оглядываясь через плечо, он уже практически ничего не замечал. Усилившийся напор холодного воздуха, завывавшего вокруг, крутил густую липкую мглу на расстоянии вытянутой руки. И идти вперед приходилось еле-еле. Поминутно Морхольд задирал рукав куртки, сверяясь с компасом. Пока вроде бы получалось не сбиваться с курса. Юго-запад оставался в приоритете. И поворачивать чуть вбок пришлось всего пару раз.
Белое вокруг и серо-черное сверху. Чудесная цветовая гамма. Цвет смерти, страшной не менее переваривания в чьих-то желудках. Мысль эта пришла в голову в первый раз не так и давно. Точно в тот момент, когда твердый наст под лыжами провалился и он полетел кубарем. Удалось не сломать лыжи. А вот в рюкзаке что-то ощутимо хрустнуло.
Он встал, смахнув с себя кашу из вывернутой падением земли и серовато-белесой снежной гущи, перемешанной с какими-то колосками. Нагнулся, надевая и застегивая слетевшее крепление. Захотелось вот так замереть и не сходить с места. Но ветер взвыл сильнее, умело подражая волчьему вою, и Морхольд вновь сделал первый шаг. Оттолкнулся рогатиной, глубоко воткнув ее конец в сырой жирный чернозем, прячущийся под пока еще тающим снегом. И покатился, насколько позволял буран.
Тепло ли тебе, девица?
Он усмехнулся, вспомнив старый добрый советский фильм. Ему бы встретить такого деда, чтобы ответить на его вопросы и, пусть ненадолго, оказаться под крышей и в тепле. Правда, даже ради этого Морхольд наотрез отказался бы стать пусть и красивой-молоденькой, но все же девчушкой.
Тепло, дедушка, еще как.
Эх, если бы еще поднажать, если бы разошлась эта белесая стена перед глазами! Но природа не успокаивалась. Как будто Морхольд чем-то лично ее обидел. И теперь она ему мстила.
Несколько раз рогатина запутывалась в каких-то длинных сухих вьюнах, стелющихся по земле. Морхольд спотыкался и даже раз упал, но деваться было некуда. Лыжником он и впрямь вышел дрянным. Неперебинтованная рука отзывалась вновь разбуженной болью, и, если Морхольд не ошибся, кровь наверняка пошла снова. Когда он жбякнулся в последний раз, завалившись набок, то чуть не растянул связки в локте. А такое с ним случалось всего один раз, и то по глупости в детстве. Жуть в эти моменты, явно чувствующая себя неуютно, ворчала внутри куртки.
– Потерпи, – шикнул Морхольд, – едешь с комфортом, еще и ворчишь. Не стыдно?
Спина неожиданно протянула острой горячей проволокой, проткнув его от лопаток до самых пят. Морхольд, замерев на карачках, рыкнул, вцепившись пальцами в землю. Шарф сполз, и, уткнувшись лицом в разом растопленную дыханием холодную горькую жижу, он почувствовал ее на губах. Скрипнул зубами, покатав на языке холодящую взвесь, похрустел и выплюнул. И приготовился к новой порции боли.
