Со временем даже тот факт, что сам монастырь был основан отнюдь не из религиозных побуждений, благополучно забыли. Позже, как это частенько случалось, духовное заведение стало учебным, а потом ещё и чисто женским университетом для будущих ведьм, и тайна хранимого в недрах его территории опасного «клада» была погребена ещё основательнее. До тех пор, пока некто Аферман не почуял вкус к приключениям и не поверил всей душой в старые сказки своей мамы, бывшей выпускницы Сафо…
Этим утром у меня был самый плотный завтрак на свете, потому что я отъедался за полтора дня почти полного и совсем нелечебного голодания. Я позвонил Флевретти предупредить, что приду на работу в десять. Капрал не спорил, но в свою очередь напомнил, что директриса университета мадам Шуйленберг уже здесь.
Пусть подождёт, я разом припомнил её мнимую готовность сотрудничать, а на деле рассылку во все концы жалоб на противоправные действия полиции и мою полную профнепригодность…
Кстати, шеф тоже опаздывал. Он с двумя офицерами округа должен был забрать Афермана из больницы и приехать с ним в участок. За ночь врачи привели преступника в чувство и сказали, что он готов к даче показаний и очной ставке. Хотя спешки особой не было, нас никто не торопил с закрытием дела, но мы все знали, что допрос нужно вести по горячим следам. Преступнику нельзя давать время одуматься, составить линию защиты, вызвать опытного адвоката и упереться в глумливом молчании.
Поэтому комиссар решил не терять ни минуты, вытянув из Афермана полное признание как можно скорее. Самой доказательной базы и улик против него у нас и так было предостаточно, но чистосердечный рассказ задержанного всегда ставит жирную точку в любом деле.
К моему приходу Флевретти уже щедро угощал директрису растворимым кофе, пытаясь шутить и заигрывать с ней. Будучи абсолютно уверенным в своей мужской неотразимости, он в упор не обращал внимания на её высокомерную отстранённость и возмущённый взгляд, хотя она всеми силами пыталась отгородиться от его «грубых» приставаний. Но капрал никаким боком не относился к самым чутким созданиям, поэтому плевать хотел на то, что его тут презирают, он к этому давно привык и не комплексовал, а посему не снижал напора.
— А что вы делаете сегодня вечером? А не пойти ли нам в киношку, на «Грязные танцы»? А почему не сегодня? А когда вы согласитесь? А я всё равно буду вас ждать!
Видимо, бедняжка уже забодалась говорить ему «нет», поэтому моё появление явно приняла за последний спасательный круг. На этот раз её радость была столь искренна, что я, щадя чувства дамы, вновь был вынужден изображать гея…
— Доброе утречко, дорогуша! Как спалось, у вас круги под глазами, устали, да? А ну отстань от девочки, противный!
Флевретти, подняв обе руки в знак примирения и едва не задыхаясь от дебильного хохота, вернулся к себе на рабочее место. Директриса благодарно пожала мне руку. И тут наконец приехали шеф с Аферманом и офицерами из префектуры, которые были приставлены к преступнику в больнице. Капрал выскочил на улицу, чтобы их встретить, и по ходу дела доложить о нас.
— Такое облегчение, что вы тоже пришли меня поддержать, ещё минута с этим ужасным типом наедине, и я бы сошла с ума! А сейчас заявится ещё и этот негодяй Жерар… — Нервно кусая губы, мадам Шуйленберг достала из сумочки сигару, повертела её в пальцах и сунула обратно. — Уверена, он не изменился с тех пор, как я имела несчастье видеть его в последний раз. Всё такой же старый шовинист, его уже не переделаешь, правда?
— Да, вы попали в самую точку. Грубый, чёрствый, вульгарный мужлан, как я от него настрадался, — манерно прошептал я, доверительно наклонившись к её уху.
В глазах директрисы отразилось сочувствие, она понимающе закивала и похлопала меня по руке. Пришлось сделать вид, что я жутко расчувствовался, и блеснуть фальшивой слезой. К счастью, в этот момент вошли шеф, Флевретти, Аферман, ещё очень бледный, но уже с вызывающе сдвинутыми бровями, и два его конвоира.
— Итак, господа, я вижу, все в сборе, — начал месье Жерар, скользнув взглядом по мгновенно приосанившейся и посуровевшей мадам Шуйленберг, в его глазах мелькнули насмешливые искорки. — Ну-с, тогда приступим. Отпираться смысла нет, всем всё уже ясно, поэтому давайте не будем делать себе же хуже. Признавайтесь!
— Хорошо, месье комиссар, я и не собираюсь отпираться. — Задержанный даже с какой-то чуть наигранной лихостью опустился на предложенный табурет. — Всё просто, во-первых, я никого не убивал.
— Понятно. Мы с удовольствием выслушаем ваш рассказ. Но если позволите, чуть позже. Сперва одна небольшая формальность. Мадам Шуйленберг, вы узнаёте месье Афермана?
— Узнаю, естественно, — сразу поднапряглась директриса. — Только три дня назад я знала его как женщину, принимая её… в смысле его на должность преподавательницы хорового пения.
— Вы уверены, что не ошибаетесь? — важно уточнил месье Жерар, кивнув мне, чтобы я сделал пометку в блокноте.
— Конечно, уверена. Эти поросячьи глазки ни с чем не спутаешь.
— Ой, ой, подумаешь, не успел подвести ресницы. А у меня в больнице было на это время? — капризно надулся преступник.
Я ощутил тихий ужас, неужели и он…
— Хорошо, спасибо за помощь, вы свободны. — Комиссар поклонился главе Сафо.
— Свободна?! Разве я не имею права знать, что происходило в стенах моего университета? Это был вопиющий кошмар! Мерзавец проник в нашу среду, он изуродовал редчайшие книги в библиотеке, он погубил нашу старейшую и уважаемую служительницу кладбища мадам ля Гулю! И вы хотите, чтобы я вернулась к своим без объяснений?!
— Я её не убивал! — вновь заволновался Аферман. — Защитите меня от глупых обвинений.
— Подождите. Мадам, здесь идёт серьёзный следственный процесс, и мы не можем допустить присутствия посторонних.
— Это я посторонняя?! Я оказывала полное содействие следствию, спросите Брадзинского, мои преподавательницы, рискуя жизнью, помогали задержать убийцу!
— Говорю вам: я не убийца!
— Цыц! Жалкий негодяй, ты втёрся к нам в доверие, да я из-за тебя чуть не поседела, когда заворачивала твой труп в простыню и… Я тебе сейчас глаза бесстыжие выцарапаю! — окончательно завелась директриса.
— Сержант, уведите её отсюда.
— Нахал! Тиран! Мужлан! Ваш Брадзинский был прав, когда говорил, что вы всё тот же толстый, чёрствый, наглый хам и шовинист!
Комиссар Базиликус в полном изумлении уставился на меня. Я кисло улыбнулся. Когда всё кончится, могу подавать рапорт об увольнении, ибо кто меня здесь оставит…
— Позвольте напомнить вам, мадам, что сейчас вы оскорбляете должностное лицо при исполнении. — Шеф произнёс это с непроницаемым выражением лица.
