– Я помню, – сказал Крутов, вынимая из воспоминаний обрывки сведений, полученных год назад. – В общих чертах. Чечня, самолет в ОАЭ, потом рейс «Эль Аля». Да?
Знающий о том, что бывший шеф любит вникать в подробности, Кукольников протянул Крутову несколько листов с плотным, мелким текстом.
– Ах да… – протянул Александр Александрович, скользя глазами по тексту «в диагональ». – Да ну… Точно. Да.
Он поднял взгляд на Кукольникова, и это был уже не взгляд императора, это был взгляд руководителя одной из самых грозных спецслужб в мире – генерала Крутова: холодный, сосредоточенный и, мягко говоря, недружелюбный.
– Это понятно. Дальше.
– Тогда, когда я вам докладывал, его просто вели. До того, как он сунул нос в Чечню, у нас с ним были контакты. Он даже делал для нас кое-что. А после взрывов в Воронеже и Новороссийске мы полагали, что он уже здесь не появится. Но он появился. Вел себя прилично. Ни с кем из наших подопечных не общался. Я уж грешным делом думал, что он у нас отсиживается. Но ошибся. Его интересовал бериллий.
– Объясни.
– Принцип «грязной» бомбы, Александр Александрович. Обычная мощная бомба с начинкой из порошка бериллия в центре Москвы сделает ее нежилой на много лет. Нескольких килограммов хватит. Если совместить с ядерным зарядом – эффект во много раз сильнее. И смертоноснее. Если интересуют технические подробности, у меня есть пояснительная…
– Потом. Оставишь. Дальше.
– Такой порошок остался в Ничьей Земле. В Киеве. Там был филиал одной питерской конторы, еще в советское время. Он начал искать контакты, и мы решили подставить ему своего человека.
– Кто мы? – переспросил Крутов. – Откуда он знал про порошок? Объявление что ли хохлы повесили?
– Сценарий разрабатывал Истомин. И Рысина.
– Жива еще?
– Живее всех живых, – подтвердил Бидструп. – И в твердой памяти, и здравом уме.
– Зачем она Истомину? Своей головы нет?
– Да нет, Александр Александрович, есть голова. Внучатый пасынок Рысиной – один из тех, кто осуществляет связь Зоны с остальным миром. И мы этот процесс контролируем, по мере возможности. Он бывший наш, конторский, но вы его не знаете, не совпали по времени. Хотя фамилию знаете, наверное, – Сергеев. Михаил Сергеев.
– Мангуст? Дело Мангуста? – Крутов скорее утверждал, чем спрашивал.
Павел Андреевич искренне удивился.
У государя императора была потрясающая память. А как для его возраста, так прямо феноменальная. Помнить события двенадцатилетней давности?… Впрочем, в то время Александр Александрович был президентом Российской Федерации и ему наверняка докладывали о бойне, которую устроили Умка с Мангустом в московском метро во время Ливня.
Мангуст тогда окончательно слетел с катушек. Он и его Братство. Банда ненормальных. Шумная тогда вышла история. Когда два оперативника такого масштаба, как Сергеев и Мангуст, начинают резать друг другу горло, то это тяжело не заметить – ни Ливень, превративший Москву в бурлящую грязевыми потоками реку, ни кошмар Волны, сделавшей часть Украины безжизненной Зоной, не могли скрыть концы полностью.
Кукольников вспомнил тело Сашки Кручинина – изломанное, искореженное, его белое, словно присыпанное мукой, лицо и остекленевший, застывший взгляд глаз, потерявших цвет от долгого пребывания в воде. Они стали линялые, тусклые, из уголков струйками скатывалась вода, словно Сашка плакал. И из приоткрытого рта шла вода. А потом меж губ появился огромный слизняк, выполз на щеку и неторопливо пополз вверх, к открытым настежь глазам, оставляя жирный след на начавшей подсыхать коже.
Приехавший Дайвер осмотрел тело, поцокал языком, трогая правую руку Кручинина, сломанную в трех местах, и вынес вердикт, вытирая ладони влажной дезинфицирующей салфеткой:
– Мангуст…
– Ты уверен? – спросил Бидструп. – Зачем Мангусту Вязаный? Он же когда-то у Мангуста учился?
– Я тоже когда-то учился у Мангуста, – сказал Дайвер, закуривая. – И водку с ним пил. И на задание ходил. Например, когда мы Сергеева с Кубы вытаскивали… А что, это что-то меняет, Пал Андреевич?
За окнами потоками лил дождь. Так продолжалось третьи сутки, и он становился все сильнее и сильнее. Это был Ливень, но этим именем его назвали уже потом. Крупные капли стучали по окнам залитого грязной водой полуподвала, где-то в углу пищали крысы, на поверхности плавали пластиковые бутылки, целлофановые кульки, презервативы, смятые пачки от сигарет и поднявшееся из канализационных труб дерьмо.
По пояс в воде бродили бледные оперативники, пытаясь разыскать хоть что-то – уровень поднимался и через несколько часов разыскивать будет уже негде. Запах стоял такой, что не спасали даже турунды с серебром в ноздрях: тяжелый запах гнилой воды, мочи, фекалий и сырости. Тело Кручинина лежало наполовину в черном пластиковом мешке, а наполовину на ведущих вверх ступенях. За последние тридцать минут две нижних ступени скрылись в коричневой жиже.
– Руку его видели? – спросил Дайвер, из ноздрей которого смешно, словно седые волосы, торчали клочки ваты. – И ребра слева? И шейные позвонки? Мангуста работа. Его техника. Я думаю, что где-то здесь, – он повел рукой с дымящей в ней сигаретой в сторону подвала, – лежит пистолет Кручинина. Он успел его достать. А Мангуст успел ударить. Был у него такой удар – кисть ломается, как спичка, и плечо одновременно. Тут он еще и локоть на излом взял, через колено. Но это для шока болевого. Сашка тоже не подарок был, а тут поплыл, это очевидно. Потом Мангуст с ним разговаривал. Ну, в смысле, узнать ему что-то было надо…
Кукольников видел левую руку Кручинина – все пальцы сломаны, вывернуты из суставов, первые фаланги раздавлены. Дайвер несомненно был прав: Мангуст проводил экспресс-допрос. Что он хотел узнать и узнал ли – оставалось тайной.
– Скорее всего, Кручинин ничего не сказал, – предположил Дайвер, стряхивая пепел в воду. – Иначе Мангуст убил бы его сразу.
– Он что, убил его не сразу?! – встрепенулся Кукольников.
От одной мысли, что этот человек, сейчас более всего напоминающий побывавшую под грузовиком куклу, жил еще некоторое время в подвальной вони, лишенный возможности двигаться, и ворочался в прибывающей воде, как раздавленный жук, становилось страшно. Бидструп был человеком с воображением и ничего не мог с этим поделать.
– Боюсь, что так, Пал Андреевич… Не сразу. Вот видите – здесь лопнули ребра? Его ударили так, что осколки ребер пробили легкое, возле сердца. И бросили умирать.
– Он мог ползти?
Дайвер покачал головой.
– Это была казнь. Мангуст наказал его за что-то. Искалечил и бросил умирать смертельно раненного. Мангуст – жестокий человек, но это даже для него чересчур. Он совсем с катушек сошел, наверное. Никто бы слова не сказал, если бы это был чужой. Но Кручинин свой. Разное бывает, но мог бы добить, из милосердия… Впрочем, кто-то его пожалел…
