У ненавистников Руси эта победа вызвала бешеную ярость. Они поспешили объявить победителей битвы мертвецами, красочно расписывая, как царь Иоанн обвинял их в измене, как вешал на дыбу и самолично подгребал угли в пыточной к их ногам. Разумеется, все это было ложью. Как и многие другие известные жертвы Иоанна Грозного, воевода Михайло Воротынский своей «смерти от пыток» весной тысяча пятьсот семьдесят третьего года не заметил — поскольку в лето сразу после сего печального события «покойный» служил, согласно архивным записям разрядной книги, воеводой в Большом полку все там же, на Оке, а в тысяча пятьсот семьдесят четвертом году даже начертал свой автограф на «Наказе о станичной и сторожевой службе». После кончины он оставил все свои земельные владения в целости и сохранности сыну своему Ивану Михайловичу — тоже известному воеводе, служившему царю Иоанну до самой его кончины. Когда же в тысяча шестьсот восьмидесятом году со смертью князя Ивана Ивановича род Воротынских истощился, то земли их были взяты в казну на основании «духовной», написанной собственной рукой все того же князя Михаила Ивановича Воротынского: «А что есми будет дети мои или дети детей моих изведутца бездетны, и та вотчина моя вся государю царю и великому князю Ивану Васильевичу всеа Русии».
Храбрый воевода Дмитрий Хворостинин, вступивший в опричнину едва ли не с момента ее основания и там выдвинувшийся благодаря таланту военачальника, а не знатности; начавший битву при Молодях нападением на крымский обоз и завершивший ее победоносной атакой из гуляй-города навстречу кованой рати князя Воротынского — тоже служил долго и честно, провел в боях и походах большую часть жизни, однако закончил дни не в битве, а тихо и мирно, в своей постели, приняв перед смертью, в тысяча пятьсот девяносто первом году, монашеский постриг под именем Дионисий. По странному совпадению, род князей Хворостининых угас в те же годы, что и род Воротынских.
Известие о великой победе докатилось даже до глухого болота возле Великих Лук, больше известного у местных жителей как Козютин мох. По декабрьским морозам до него наконец-то добрался через сугробы одинокий всадник, до того вынужденный сделать широкий круг через Свиягу и Москву.
Одетый в рысий налатник и меховые шаровары путник спешился возле входа в землянку, ослабил подпруги, набросил узду скакуна на ветки кустарника, вошел в потаенное жилище, спустился по закрученной вдоль стены лестнице и небрежно поздоровался со стариком в полотняной рубахе, колдующим над глиняной плошкой:
— Привет, Лютобор! Как дела?
— Великие боги! Чадо! — удивился старик. — Ты решил почтить меня своим самоличным присутствием? Интересно, по какому поводу?
— Помнишь, ты просил меня разгромить Турцию, мудрый волхв? — попытался говорить с серьезностью Андрей Зверев, но все же не сдержался и расплылся в широкой улыбке: — Так вот… Я это сделал!
Битва при Молодях завершила самый трудный период в истории России, начатый с объявления опричных порядков в отдельных волостях и завершившийся их распространением на всю страну. После потрясающей воображение победы больше уже никто в русском государстве не возражал против царских преобразований. Русь вошла в эпоху реформ страной с родоплеменным строем, раздерганная на улусы и уделы, не имеющая общей армии и управления, а выходила единой монолитной державой с жесткой вертикальной системой управления, сохранившейся на многие века, вплоть до начала двадцатого века. Скрепленное опричным десятилетием единство оказалось столь качественным, что выстояло в нескольких смутах, и даже развал конца двадцатого века не смог разорвать проведенных Иваном Четвертым границ.
За эти реформы заплатили своими жизнями три с половиной тысячи человек, в том числе полторы тысячи жертв «Новгородского погрома».
Много это или мало?
С точки зрения демографии или экономики — можно считать, потерь не случилось вовсе. Для восьмимиллионной страны, где в день рождается и умирает больше людей, чем погибло за все время реформ, это слишком крохотная величина, чтобы хоть на что-либо повлиять. В том же Новгороде и в те же годы от эпидемии чумы умерло в десять раз больше горожан, чем сгинуло от репрессий царя. Во Франции за одну Варфоломеевскую ночь в одном городе было убито больше людей, чем посмел это сделать Иван Грозный за все время своего правления. В Англии закон о бродяжничестве позволил казнить в двадцать раз больше несчастных, чем погибло в русских землях. И никаких печальных последствий для жизни этих стран от подобных потерь никем не замечено.
Если же смотреть с точки зрения морали: каждая жизнь, каждая человеческая душа — бесценна. Первым это понял именно Иван Четвертый, потребовавший счесть каждого погибшего по его вине и вечно замаливать по церквям его вину перед умершими. Ради будущего страны он был вынужден взять на себя тяжкий грех — и до самой смерти пытался его отмолить. Своеобразным памятником этому гуманизму стало житие благоверного митрополита Филиппа. Все участники суда против старца были отставлены от церковных должностей. Игумен Паисий — заточен на Валааме. Епископ Филофей — лишен сана. Епископ Пимен — заключен в Веневский Никольский монастырь. Охранник — пострижен в монахи. Федор Басманов, публично объявивший о низложении митрополита — отчислен из опричнины вместе с отцом и сгинул в безвестности. Не забыты были и лишены свободы даже иноки, дававшие ложные показания на суде. Всем им пришлось восхвалять свою жертву, составляя его жизнеописание.
Но ни один из врагов митрополита не был наказан смертью. Это ли не есть высшее уважение воспитанника к своему духовнику?
Впрочем, князя Сакульского, закостеневшего душой в битвах и привыкшего к виду льющейся крови, эти рефлексии не касались ни в малой мере. Мысленно и душой он был уже в Испании, где, несмотря ни на что, упрямо назревало бракосочетание его дочери и какого-то буйного туземного гранда.
Андрей Зверев еще не знал, что османские чародеи нашли способ для мести могучим неверным, отыскали среди трансильванских склепов кровожадное чудовище и подняли его из мрака небытия для похода на Русь. Но для подготовки нападения им требовалось время. Пусть небольшое, но время. До начала новой большой войны в году от Рождества Христова одна тысяча пятьсот семьдесят третьем — от сотворения мира семь тысяч восемьдесят первом — оставалось всего лишь восемь лет.
«Афанасьевский мороз» — 31 января. По поверью, если в этот день солнечная погода — быть ранней весне и теплому лету. Коли нет — то и весна запоздает.
