На все про все ушло у меня времени не так, чтобы мало. Приближался вечер. Силовая сфера, похожая снаружи на травянистый холмик в полтора метра высотою (замаскировалась, умница), впустила меня, лопнув от макушки до основания. Не знаю, как записывает и хранит она данные о человеческой особи, покинувшей ее, и как опознает особь, когда та возвращается, однако ж, факты налицо – опознает. И с доступом всегда все в ажуре – чужаков не пускает, своим всегда рада. При одном условии: своим считается только тот, кто присутствовал внутри сферы при включении. (Как же, как же! – сохранение стартовых параметров состояния, квазиравновесие квазиконтинуума, трали-вали, трали-вали… а впрочем, я в этом деле – полнейшая дубина. Комель. Березовый.) Что воодушевляло меня, так это то, что до сих пор сбоев с доступом, говорят, не бывало.
«Но будут», – сказал бы, наверное, Наум. Посмотрим…
Генрик лежал в той же позе, в какой я его оставил и, кажется, спал. Дышал он тяжело, со свистом и хрипом. На губах время от времени появлялись розоватые пузыри. Я вогнал ему дозу антибиотиков и протер влажным платком лицо. Он не прореагировал. Посмотрев на бледно-рыжий индикатор батареи, питающей генератор поля, я шмыгнул носом и полез наружу. Снова сильно хотелось кушать, а потому от сухого пайка держаться надо было подальше. Слишком уж велик соблазн растерзать его незамедлительно.
На прогулку прихватил только пистолет. Его двенадцатимиллиметровая пуля с сердечником из бериллиевой бронзы вышибет дух из какой угодно зверюги размером и живучестью сходной с земным медведем. Думать же, что здесь водятся чудовища покрупнее косолапого, причин пока не было.
Я огляделся.
Кого бы сожрать? Или хотя бы – что? Грибы? Вон, какой красавец боровичок под деревцем растет, загляденье! Сам в рот просится. Нет, миленький ты мой, даже в руки тебя не возьму. Скончаться в мучениях, отравившись местными поганками после того, как выжил чудесным образом в терранской молотилке? Благодарю, но такое сомнительное удовольствие не для меня.
Вздорно пищащие пичуги – те, что населяли кроны «берез» – гастрономического интереса тоже пока не представляли. Очень уж малы. Да и как на них охотиться? С «Драконом»? С пистолетом сорок пятого калибра? С копьем? Силки расставлять? А если я не умею? Нет, мне добыча нужна покрупнее. Кабан, скажем. Барсук, скажем. Зайчик и тот, пожалуй, подошел бы на первое время.
Но дичина нагуливала жирок где-то в другом месте. Я направился к реке.
Река была полным-полна живности. Какая-то крупная рыбина вроде жереха с упоением лупила хвостом, повергая менее крупных обитателей поверхностных вод в беспамятство и плотоядно затем этим пользуясь. По дну ползали неисчислимые мерзкого вида личинки, черви и прочая беспозвоночная братия, дружно пожираемая братией позвоночной – выжившими в жерешиной бойне рыбешками. В воздухе гудели, жужжали и стрекотали благополучно отползавшие обязательный срок по дну букашки. Среди прибрежных трав самозабвенно орали квакающие и крякающие земноводные.
Пораскинув мозгами, я решил, что лягушачьи лапки – самое доступное на настоящем этапе робинзонады блюдо. С этими мыслями и устроил большую охоту. Хватал крупных, вальяжных квакушек за что попало, и бросал в ранец. Когда мешок ощутимо потяжелел, я великодушно оставил будущих царевен и их женихов в покое.
Через минуту песни возобновились.
Пока я обдумывал, сидя на теплом камушке, способ наиболее гуманного умерщвления несчастных земноводных созданий, в заросли лопухов, служащих пристанищем лягушиной популяции, ворвался мой преемник. Мощное золотистое тело стрелой носилось между сочных стеблей, поднимая ярким хвостовым плавником волну. Прямо акула какая-то! Видимо, не я один решил в этот вечер набить утробу лягушками.
Я немедля подхватил с берега камень посподручнее и ринулся в атаку. После первого же точного удара в основание черепа «акула» перевернулась кверху пузом.
Зацепив рыбину пальцами за глаза, я поволок ее на берег.
Больше всего «акула» походила на тайменя. А может, это и был таймень, только непривычной окраски. Как бы то ни было, едой мы были обеспечен дня на три. Таймень весил немногим меньше пуда.
На радостях я выпустил из ранца всех пленников. Они долго не могли поверить своему счастью и грузно ползали друг по другу, хрипло переговариваясь вполголоса.
Стемнело. Я развел костер (спички у Генрика сохранились) и принялся мастерить котелок. Пилой – той, что на тесаке – обрезал верхнюю часть фляги, пробил в сантиметре от среза два отверстия и продернул в них тесемку, оторванную от рукава «трико». Материал трико, насколько мне известно, не горюч. А рукав… Он все равно уродливо лохматился истерзанным обшлагом, постоянно напоминая о печальной судьбе моих пальцев.
Ушица получилась наваристая. Я слопал ее с огромным аппетитом и с огромной скоростью – даром, что без соли, – напевая с чукотским акцентом: “Котелок поставил и уха варил. Мало-мало кушал, много насерил”.
Голову тайменя пришлось еще при разделке изрубить на порционные куски, но они все равно за один раз в литровую фляжку не влезли. Поэтому я загрузил котелок повторно, заранее предвкушая, как повторно стану кушать – уже не спеша, тщательно обсасывая каждую косточку.
Очищенную рыбью тушку я обернул двумя слоями широченных листьев прибрежных лопухов, обмазал глиной, и испек. Другого способа сохранить ее без соли в течение нескольких дней не придумал. Закоптить? Слишком трудоемко.
С приятным ощущением наполненного живота полез под защиту сферы, неся в самодельном котелке немного теплого бульона. Я, признаться, невеликий знаток первой помощи при ранениях грудной и брюшной полостей. Все мои знания сводились к следующему: постараться остановить кровотечение, обеспечить раненому покой, без промедления доставить раненого в медчасть. Можно ли кормить раненого, когда медчасть недоступна? Наверное, лишь в том случае, если нет разрывов кишечника и желудка. А у Генрика они имеются? Я не знал…
Поставив котелок на расстоянии вытянутой руки, я лег на спину и стал смотреть сквозь прозрачный изнутри купол на небо. Оказывается, и здесь его разрезали ставшие уже привычными кольца. Наверное, мифические Предтечи в угаре достигнутого всемогущества дробили луну, где только могли. Или правильнее сказать «когда только могли»? Тоже, видать, бойкие были ребята. Некому, ой некому было надавать им по ручонкам, пакостникам. Куда они, между прочим, сгинули? В космос подались? Закапсулировались в «Зоне недоступности»? Вымерли, как атланты? Деградировали до онзанов? До людей? Вопрос…
Прерывая мысли-никчемушки, закашлялся Генрик. И кашлял долго. Сипло, мокро, взахлеб. Не приходя в себя, и оттого вдвойне нехорошо. А прекратил – так же внезапно, как и начал. Я обтер ему губы. Платок покраснел. Мне захотелось горько, по-детски расплакаться, стуча кулаками по земле и непристойно ругаясь от бессилия.
