Алексей Гравицкий - Четвертый Рейх

Пусть все идет, как идет! Пусть!

Интриги, это то, что делало Великого Учителя еще более живым!

У вечной жизни появлялся вкус только тогда, когда возникал риск ее потерять.

Великий Учитель смотрел на землян. Земляне смотрели на Великого Учителя.

У Баркера глаза вылезли на лоб. Боевой задор куда-то пропал. Конечно, встретить за двадцать световых лет от Земли — фашистское государство, это само по себе шок, но стоять лицом к лицу с таким привидением… слишком большое испытание для человека, хорошо знающего историю.

Японцы отреагировали на живого Гитлера по-разному.

Тут было больше профессионального интереса. Кадзусе рассматривал Адольфа с медицинской точки зрения. Человек, живущий несколько сотен лет, это феномен. Мацуме интересовал трон Гитлера, бортмеханик нутром почуял сложную аппаратуру. Да, Адольф Шикльгрубер был жив, но жил он вместе со своим креслом, подключенный к множеству особых и гениальных устройств, заменивших ему некоторые органы. Август Хирт в свое время отказался от бессмертия. И это то, о чем Великий Учитель сильно жалел… Гении рождаются не так часто, как бы этого хотелось.

Богданов перенес встречу легче остальных.

Он видел перед собой старого человека, но не воспринимал его как чудовище, подобно Баркеру, или как хитроумную головоломку, подобно братьям японцам. Гитлер был для Игоря чем-то вроде странного, невероятного экспоната. Пугающего, но… Богданов никак не мог справиться с ощущением, что между ним и Адольфом есть стекло, как в музее. Всю абсурдность ситуации, в которую они попали, Игорь воспринимал как-то отстранено, будто бы с позиции наблюдателя или игрока в какой-то странной игре, где ведущий дает ему вводную, рассказывает очень долгую предысторию. И только потом, после сигнала гонга, надо будет принимать решение. Вот тогда и начнется все самое интересное и сложное.

— У вас интересное лицо, — сказал Гитлер Игорю. — Подойдите ближе. Я не кусаюсь.

Космонавты подошли. Перед троном Адольфа стояли невысокие стулья.

— Садитесь. — Великий Учитель махнул рукой. Тонкая пергаментная кожа, через которую будто просвечивают кости, синие вены. Но при этом Гитлер не производил впечатления дряхлости.

— Очень интересное лицо. Я иногда рисую, правда, меньше, чем хотелось бы. Когда-нибудь я попробую написать ваш портрет. Все-таки вы первый пришелец на моей планете.

— Спасибо, если нужно позировать, я готов, — ответил Игорь, совершенно не зная как себя вести и что говорить. Да еще предупреждение офицера Бруннера…

— Не нужно. У меня хорошая зрительная память. Портреты, что висят в галерее у нашего фюрера, мои…

Баркер громко икнул, а потом спохватился и зажал рот ладонью.

Сухая бледная рука Гитлера взяла с небольшого столика, что стоял рядом, колокольчик. Мелодичный звон разнесся по огромному залу.

Тотчас, неведомо откуда, появился слуга. Возле каждого землянина возникла чашка с местным чаем.

— Люблю этот отвар. Местная травка, которая заменяет кипрей. Но не полностью, увы. На Земле осталось кое-что, по чему я скучаю.

— Что же?

— О, — Гитлер улыбнулся, — ничего сентиментального. Но кое-каких трав не хватает. Например, крапивы. Суп из свежих ростков этого растения невероятно полезен. Вы не пробовали?

— Когда-то давно. В детстве.

— Да-да. В детстве. Знаете, я, несмотря на возраст, помню все. Даже тот вкус, тот запах, который стоял на кухне, когда мама готовила этот весенний суп. Тут не растет крапива. Это, наверное, то немногое, что меня не устраивает в этом мире. В остальном, все в порядке.

Гитлер говорил спокойно. Неторопливо, как говорят все старики.

— Расскажите, как там Земля? Мне было интересно, до Берлина дошли американцы? — Адольф посмотрел на Баркера. — Вы же американец?

— Да… — Кларк в этот момент пробовал пить любимый отвар Гитлера и едва не поперхнулся, со звоном поставил чашечку на блюдце. — Но вошли не они… То есть не мы.

— А кто?

— Они. — Баркер покосился на Богданова. Потом непонятно смутился и покраснел. Японцы невозмутимо созерцали Великого Учителя.

— Значит все-таки русские. Да… — Гитлер на мгновение прикрыл глаза. — Как там Берлин?

— Берлин — это столица Германии, — как на уроке, ответил Игорь.

«Что я несу?..» — промелькнуло у Богданова в голове.

— Германии? — Адольф снова улыбнулся. — А как там Германия? Бросьте этот официоз, капитан. Расслабьтесь. Это просто частный визит. Думайте обо мне, как об обычном любопытном старике. Ролью Великого Учителя я уже насытился. Расскажите о своей Земле. О Германии. Что там… происходило, что происходит? Кто у власти? Кто в Рейхстаге?.. Если он, конечно, еще цел.

— Президентом Германии сейчас является Генрих Али-Масур. Но национальные правительства не играют такой роли в мировой политике, как раньше. Сейчас все самые важные решения принимаются в ООН.

— ООН? Что это?

— Организация Объединенных Наций.

— Кажется, припоминаю. Об этом говорили еще в сорок втором. Абсурдная идея. Неужели она работает? А этот Али-Масур? Араб?

— Ну… — Игорь пожал плечами. — Да. Но, кажется, по отцовской линии… Он гражданин Германии.

— Моя бедная страна, бедная страна… — Гитлер покачал головой. — Бедная, бедная…

Он надолго замолчал, глядя в сторону большого окна. Такого же, как в кабинете фюрера.

— Могу я спросить? — поинтересовался Богданов.

— Да, конечно… Что угодно.

— Полет… То есть, как вы оказались на этой планете? У нас не сохранилось никаких данных о том, что Германия имела свою космическую программу. Первые полеты начались только в шестидесятых годах двадцатого века.

— В шестидесятых? — Гитлер хмыкнул. — Надо же… Даже тут мы были впереди. Вы хотите знать, как это было? Я расскажу. Его звали Вернер фон Браун…

Ракета.

С жидким огнем вместо крови. Холодным разумом микросхем постигающая пространство. Готовая объять его. Сжать. Скрутить внутри себя и исторгнуть, оттолкнувшись от него далеко-далеко. В пустоту.

Глубокую, зияющую, бездонную пустоту.

Такую, как он ощущал сейчас.

Вернер фон Браун стоял у окна и смотрел сквозь стекло, не видя пейзажа по ту сторону.

В душе была пустота. В пустоте металось отчаяние.

Не будет никакой ракеты. Никто не полетит к звездам. Все напрасно.

Напрасны эксперименты, начиная от неумелых детских попыток в Берлине, и на острове Шпикерог. Напрасно Карл лишился возможности ходить, лишился нормальной жизни. Пусть даже у несуразного гения в нелепых очках и с вечно засаленными волосами никогда не было шансов на нормальную жизнь, но, по крайней мере, он мог бы ходить, а не вертеть колеса инвалидной коляски. И все это зря.