Джим никак не мог собраться с мыслями. В его голове вихрем мелькали картины из прошлого; воспоминания о былых днях, когда они с Тайкусом Финдли были известными бандитами и жили каждый день как последний — грабили и тут же все проматывали. Это было время, когда они напивались до беспамятства, совершенно не задумываясь о завтрашнем дне и следуя лишь сиюминутным порывам. Такая жизнь чуть было не свела Джима в могилу до срока; хуже того, она почти убила в нем веру в то, что его жизнь вообще имела какой-то смысл. Он даже не ожидал, что эти мысли начнут тревожить его снова — особенно теперь, когда он ждал появления на свет своего первенца и думал о том, каким будет его будущее, втайне надеясь, что тот проживет куда более счастливую жизнь, чем он сам. И вот теперь, несясь по каньону на скорости 320 километров в час, он размышлял, не узнает ли когда-нибудь его сын о его прошлом, которое поднялось из небытия и тревожило его думы. А если узнает, что он тогда скажет? И как ему объяснять сыну, что такое хорошо и что такое плохо, если он сам в свое время причинил другим столько зла?
Соберись, Джим. Еще не хватало вляпаться в какую-нибудь историю. Гиблый перевал служил пристанищем множеству бандитов, и нарваться на них было вполне реально. Грабители, пираты и головорезы всех мастей, для которых чужая жизнь не значила вообще ничего, могли выскочить откуда угодно. Все они были хладнокровными убийцами. И Джим вовсе не хотел наткнуться на их компанию, особенно по глупости и из-за невнимательности. В конце концов, самокопанием он может заняться и потом. Он не допустит, чтобы из-за его слабости Лидди осталась одна с новорожденным на руках. Господи, как же он ненавидел Макэйрона…
День постепенно клонился к закату, и пустынный пейзаж расцвел настоящим буйством красок. В этот час пустыня словно преображалась. На ярко-синем небе пламенели красные клочки облаков. Пески под лучами закатного солнца переливались причудливыми оттенками оранжевого, а когда стемнело, они превратились в бескрайний черный океан, над которым простерлось разноцветное небо. Ночь вступила в свои права, и изнуряющий дневной зной быстро сменился прохладой, а затем и вовсе пронизывающим до костей холодом.
Фары «Стервятника» светили не слишком далеко, а вокруг темень была — хоть глаз выколи. Рейнор убавил газ и стал подыскивать подходящее место для привала. Две трети пути он уже одолел. Осталась треть. Восемьсот километров.
— А чего мы встали? — недовольно поинтересовался Родни, когда Рейнор подошел к багажнику байка. — Нам нельзя останавливаться… Шериф, вы же сами знаете, что здесь очень опасно.
— Помолчи, — оборвал его Костлявый. — Шериф, ты же только отлить остановился, да? Скоро поедем дальше?
— Нет. Ну, то есть и это тоже, но пока мы дальше не едем. Сделаем привал.
— Привал?! — голос Родни чуть было не сорвался на визг.
— Я ни хрена не вижу. В такой темноте я не поеду по каньону по приборам. В это время года аномалии проявляются особенно сильно. Вы же ведь хотите добраться до места целыми, а не по частям?
— Разумеется, хотим, шериф. Вот я и спрашиваю — чего мы встали-то? — Смоллс почти вплотную подошел к прутьям решетки.
— А чего вы так испугались-то? — поинтересовался Рейнор, раскладывая на земле палатку. Он включил налобный инфракрасный фонарь, и его лицо озарилось тусклым красным светом.
— Бандитов… и работорговцев. Вот их больше всего. Я лучше сдохну в тюряге, чем меня продадут какому-нибудь уроду, — Родни был на грани нервного срыва.
— Здесь мы в безопасности. Вот если двинемся дальше — можем и вляпаться. Так что пока лучше не дергаться. Завтра на рассвете двинемся дальше.
— А что, тут и правда промышляют работорговцы? — подал голос Мардук.
— Угу. Банда Мажора, — ответил Смоллс. — Они тут уже около года орудуют. Хватают случайных путников и похищают ученых, которых сюда отправляют исследовать залежи минералов.
— Ненавижу работорговцев, — мрачно заявил Мардук.
— А вы с ними не сталкивались? — поинтересовался Родни у Рейнора.
— Нет. И не намерен.
Закончив ставить палатку, Рейнор подогрел пару сухих пайков и еще три отложил в сторону. Заключенные буквально пожирали еду глазами через решетку.
— Многовато для одного, — с укоризной заметил Смоллс.
— Само собой. Я столько и не съем. К тому же мне надо быть в форме. Я просто подумал, что вы, наверное, захотите перекусить. Эти ваши капсулы позволяют разве что ноги не протянуть, а голод ими не утолишь. По себе знаю. Я же служил в армии. — Рейнор подошел к блоку, открыл отсек для передач и положил пайки на поднос. Тот с тихим жужжанием втянулся внутрь, и отсек закрылся. — Всем поровну — и смотрите, без фокусов, — Рейнор показал браслет, который дал ему Макэйрон. — Будете буянить — вам же хуже. На вас эти штуки не просто так красуются.
— А чего ты на меня-то уставился? — спросил Мардук.
— Потому что у тебя самый голодный вид, бычара.
Заключенные схватили свои пайки и жадно накинулись на еду, пальцами отламывая куски сушеного мяса, которому, наверное, был уже не один десяток лет. Рейнор для приличия вооружился вилкой. Он от такой еды уже давно отвык — Лидди была прекрасной хозяйкой и отлично готовила. Узники же ели с такой жадностью, словно получили самый настоящий деликатес.
— Ну что, шериф, расскажешь нам про свои похождения? — спросил Смоллс, когда с ужином было покончено.
— Он нас накормил, между прочим, — заметил Родни. — Оставь его в покое.
— Тебя спросить забыли, сопляк, — Смоллс молниеносно повернулся к Родни, и Рейнор предупреждающе поднял руку с браслетом.
— Не парься, шериф, — голос Мардука был спокоен, но не предвещал ничего хорошего. — Если они испортят мне ужин, их тебе утихомиривать не придется.
— То есть утихомиривать придется только тебя?
— Типа того.
— Так что, рассказать вам, как я докатился до грабежей поездов? — спросил Рейнор. — Ладно, расскажу. Я был молодым идиотом без всякой надежды на счастливое будущее. Ненавидел систему, сделавшую моих родителей нищими, и разочаровался в войне, которая с самого начала была игрой. Сильные мира сего на Тарсонисе становились еще богаче, а такие, как я, получали свою дозу адреналина. В итоге погибали простые люди — ни за что, ни про что. Был ли я бунтовщиком и негодяем? Да, был. Горжусь ли я этим? Нет.
— А я вот ни в чем не раскаиваюсь. Уж лучше жить полной жизнью, чем горбатиться, как какой-нибудь несчастный шахтеришка Конфедерации, и еле сводить концы с концами, — со смехом ответил Костлявый. — Я лицемерить не собираюсь. Я просто напился и попался по глупости. Что поделать, бывает. Тебе хочется думать, что ты не такой, шериф. Что тебе надоела такая жизнь или что ты просто лучше меня. Дело твое. Думать ты можешь все что хочешь. Но это не значит, что мы тебе поверим.
