Он медленно приблизился, с размаху пнул Чижа в живот.
– Не надо! – взвизгнул мальчик.
Волк замер, опустив занесенную для очередного удара ногу. Изумленный Чиж обернулся к ребенку.
– Папа, пожалуйста!
Мальчик завозился на руках у чудовища, потянулся к его горлу. Щелкнули невидимые застежки, и голова волка повисла, словно мертвая. Раздался шипящий вздох. Волк поднял руку, схватил себя за загривок и сдернул голову с шеи. Чиж вздрогнул.
– Папа, посмотри на меня. Зачем нужно убивать дядю?
У чудовища была человеческая голова. Светловолосая, с бесцветной кожей. Чиж с изумлением рассматривал ряженого и пытался убедить себя, что это не сон. Он уже видел его – это был торговец, приходивший в поселение откуда-то из-за гор и останавливавшийся на постой в «кротовьей норе».
– Этот дядя – бесполезный мусор, – устало вздохнул человек в волчьей шкуре. – А от мусора нужно избавляться.
– Неправда! – заспорил мальчик. – Он такой же, как ты. Я видел его руку!
Ряженый сделал какой-то жест. Двое волков навалились на Чижа. Один прижал к земле, другой стащил перчатки.
– Одна рука. Обычная.
– Я видел, – настаивал ребенок. – Когти. Длинные, черные, страшно очень.
– Может, когда-то и были, – усмехнулся один из волков.
– Это не нам судить. Пусть Профессор разберется.
Знакомое прозвище мелким камешком ухнуло в колодец памяти, всколыхнуло мутную воду.
«Профессор за такое как следует отвалит», – сказал забывшийся голос.
«Нора Волка была глубоко под землей. Огромная, за тяжелыми железными дверями», – шепотом напомнила Анечка.
«У них там, под землей, свои порядки», – подтвердил торговец с перерезанным горлом.
Чиж заорал и попытался вырваться. Человек в чудовищном костюме вновь подал какой-то знак рукой. Волки навалились на пленного, кто-то ударил его по голове.
Чиж ощутил, как его рывками куда-то волокут, и как душит впившийся в горло ворот свитера. Он открыл глаза и увидел переплетение черных ветвей на фоне ясного звездного неба. Вокруг в безмолвии шагали волки. Косматые, со светящимися желтыми глазами. То ли люди, то ли сказочные твари.
Чиж зажмурился, и мир исчез в абсолютном мраке. Ведь сказки должны заканчиваться, когда выключают свет.
* * *
На вязкие бурые лужи успели налететь мухи. Стаи насекомых мерзко гудели в воздухе. Охотин пинком перевернул очередной труп и выругался. На него мутными глазами смотрел заместитель, Антон. Лицо, искаженное посмертной гримасой, выглядело так, словно мужчина узрел невыносимо страшное чудовище.
– Черт-те что творится, – буркнул из-за спины «кротовий» командир.
– Кажется, у нас объявились новые отморозки, – откликнулся Охотин.
– Отморозки ли? Саныч, все эти трупаки – не «зеленка» на первой вылазке. Они такую гадость зачищали, какая нам в кошмарах не снилась. А их кто-то подчистую убрал, даже не надорвался. Где следы боя? Почему другие ни выстрела не слышали? Где хоть один чужой труп? Только вещи чьи-то на берегу. Но там крови нет, даже не ранили суку, значит.
– Вещи?
– Одежда, рюкзак и рука деревянная.
– Это из моих, – нахмурился Охотин. – Чижов.
– И что это за хрень? – растерянно спросил «кротовий» командир.
– Не дай нам Господь узнать это когда-нибудь на собственной шкуре…
Сергей Шивков
Будь как дома, путник!
Работа в столовой считалась легкой, поэтому Штык ставил на нее лишь молодежь. Обязанности были простые и высшего образования не требовали: подмести пол, расставить миски-кружки, вытереть со столов, вынести на ферму объедки.
Впрочем, многие обитатели Белорусской-радиальной на такую работенку и не подписались бы. Станция считалась купеческой, большинство ее обитателей промышляли торговлей, за что от соседей получили полупрезрительное прозвище «менеджеры».
Всю первую половину дня работающие в столовой молодуха Оксанка и приданные ей в помощь пацаны Глеб с Данькой вкалывали в обе лопатки, ни на минуту не присели. Сначала из казармы после подъема привели новобранцев. Молодые парни, с раскрасневшимися после утреннего марш-броска лицами, споро работали ложками, с аппетитом заглатывая дымящуюся кашу с ароматным гуляшом из крысятины. Перед первой сменой заходили женщины с грибных плантаций, затем с ночных работ вернулись усталые мужики с промзоны. Часам к десяти подтянулись с блокпостов погранцы…
К середине дня ноги у Оксанки от бесконечной беготни налились свинцом, а робы у пацанов так взмокли, что хоть выжимай. Впрочем, никто не жаловался. Оксанке уже двадцать стукнуло, а жениха на горизонте даже в далеком будущем не предвиделось. Даже самого завалящегося. Девка худосочная, нескладная – кто на такую глаз положит? Коротко стриженные рыжие волосы, вытянутое лошадиное лицо и несколько длинноватый нос делали Оксанку скорее похожей на мальчишку-подростка, чем на половозрелую девушку. Жила она одна: прибилась года три назад на станции, да так здесь и осталась. Работала хорошо, пьянством и дурью не увлекалась, на сверхурочные смены соглашалась безропотно, так как надеяться ей, кроме как на себя, в этом мире было не на кого. Не работник, а клад! Штык хоть иногда на нее и покрикивал (да и то больше в целях профилактики), но Оксанку ценил. Поэтому периодически что-то ей из старого шмотья подкидывал, к праздникам дополнительную пайку выдавал, из купленных у перекупщиков ворованных вещей то зеркальце презентует, то гребешок, то пудру с помадой. Это только незнающие люди бакланят, что Штык – мироед и эксплуататор.
Жалел он и пацанов. У Даньки папаня год назад из рейдерской вылазки на поверхность не вернулся, у Глебки мать парализовало после газовой атаки на станцию анархистов. Поэтому спрашивал с мальцов строго, но беспричинно не драконил. Конечно, не дело малым ребятам на всякое непотребство смотреть – на постоялом дворе чего только не насмотришься, – да куда им деваться-то…
– Нравится тебе здесь работать? – однажды спросил Штык у Глебки.
– А какая разница, дядя Штык? Кушать все равно хочется. Да и мамка болеет. А где я патроны смогу раздобыть на лекарства? В сталкеры из-за возраста не возьмут, а на ферме за норму выработки можно хоть целыми сутками горбатиться, все равно нужную сумму не накопишь.
Вот такая жизнь у юного поколения после Катастрофы. Дети подземелья, блин…
Передышка наступила лишь к полудню, а после обеда людской поток и вовсе схлынул. Сейчас в столовой постоялого двора «Сам зашел» было занято всего два стола. Столы были длинные, сколоченные из широких досок. Это сначала (больше по дурости) Штык в своей столовке пластиковые столики поставил: сталкеры с поверхности из какой-то кафешки притащили. Но оказались они недолговечными: подвыпившие клиенты во время вспыхивавших драк любили этими столами друг друга по башке бить. Черепушке хоть бы хны (что с ней сделается – это же кость), а вот хлипкая мебель разламывалась – только в путь. Поэтому плюнул Штык на имидж, да и заказал вот такие гробы. Бейте теперь друг друга, люди добрые, не жалко. Если только поднять сумеете.
