Когда-то, когда Павел только поступил на завод, он пытался всерьез заинтересоваться производительным трудом на благо пролетарской республики. Он быстро вник в свои обязанности, освоил трудовой навык и даже начал подумывать, какую бы изюминку внести в дело, чтобы не тратить лишних сил на бесполезную деятельность. Но тогда его вызвал начальник цеха и объяснил, что это не входит в круг его обязанностей. И Павка смирился. Вся его юная энергия теперь была направлена на чтение. Он брал в библиотеке книги про путешествия – столько, сколько мог найти. Он часами рассматривал карты, оставшиеся от Вариного отца, и пытался сопоставить рассказы путешественников, собственные знания и изображение на карте, чтобы наметить для себя таинственные, неизученные места.
Изучив расположение гор, материков и морей, Пашка сам догадался, что пупом Земли являются Тибетские горы. Их самые высокие вершины поднимались выше облаков, куда можно было попасть только на стратостате или пешком. И Пашка был уверен, что точно так же, как человек связан с матерью через пуповину, а потом отрывается от нее, так же и Земля связана с космосом через Тибетские горы. А человек как вид, в свою очередь, связан с Землей через пуповину Тибетских гор. И Пашке казалось, что именно там, на Тибете, человеку откроется самая главная тайна.
Эти логические построения были интуитивными и объяснить их научными терминами Пашка не мог, а потому отгонял от себя эту идею, ограничиваясь чтением книг и рассматриванием карт.
«Если бы к станкам можно было приделать глаза и научить последовательно выбирать зазоры и допуски, они бы справились с работой не хуже, а даже лучше любого человека, – со вздохом подумал Павел. – Мозги и душевные качества на заводе вообще не нужны. Только мешают. – Он усмехнулся воспоминаниям и мысленно укорил себя: – Мне-то еще повезло. Я хоть на стратостате летал. Хотя в этом оказалось мало романтики – сидишь, как тушенка в банке. Но если кому рассказать…»
Рассказывать было нельзя. Павел вспомнил замурованного в гондоле Гринберга, и сон с него тут же сдуло. Он широко открыл глаза и сел на кровати.
«И меня убьют, – с отчетливой ясностью понял он. – Они всех убивают, в ком утратили надобность. Гринберг ведь был красным бойцом, не щадил жизни в борьбе с басмачами. А убили его не басмачи – свои же».
Мысль о смерти напугала Стаднюка, но страх оказался непривычно другим, совсем не тем, с которым он впервые вошел в этот дом. Теперь он не был безысходным, не подавлял волю, а напротив – побуждал к поискам спасения. Раньше Павел бы не осмелился думать об этом, а теперь подобные мысли казались естественными, он к ним привык за прошедшие дни. В голове сами собой выстраивались разные варианты побега, один замысловатее другого, но при этом Стаднюк отдавал себе отчет в том, что дальше фантазий на героические темы дело не пойдет. После вспышек огненной паутины перед глазами его мозг начинал набирать обороты, позволяя видеть все немного другим взглядом, все немного иначе оценивать. Рассказывать о происходящих изменениях Дроздову Павел не собирался, хотел сам понять, что с ним происходит.
В то же время очевидно было, что Дроздов ждет от него какого-то результата. Похоже даже, что именно Дроздов и его начальство, а не трудовой народ и партия. Слишком уж странно выглядел эксперимент со стратостатом. И Гринберга убили только для того, чтобы никто не узнал, как они со Стаднюком летали в небо в гондоле, в которой был куб из черного стекла. И… молились.
Павел усмехнулся.
– Молиться приказал Дроздов, а Гринберга укокошили, чтобы не болтал, – прошептал одними губами Паша.
Он припомнил, как Варин отец, вернувшись из очередной экспедиции, рассказывал о новом задании партии. Ему было приказано собрать россказни о проделках злых духов по высокогорным киргизским кишлакам, а затем выяснить, что из этого является правдой. Хотя официальной целью поездки была якобы забота о самобытности разных народов.
«Иногда кажется, что Бога запретили только для того, чтобы засекретить от буржуев важную информацию, – подумал Стаднюк. – Хотя, с другой стороны, мало ли буржуям известно про Бога? У них ведь тоже там какие-то церкви есть. Может, это все засекречено от нас?»
Паша принудительно остановил ход размышлений. Дальнейшее продвижение мысли в этом направлении вызывало безотчетный страх. Это как если бы жил себе человек в доме, не выходил никуда, ел, спал, жена бы у него там была, дети, кошка на подоконнике, подсолнухи за окном. А потом вдруг бы раз – выяснилось, что окна-то нарисованы. А за ними… А за ними шестерни, шатуны, валы и колеса, которые приводят в движение жизнь в этом доме. И свет, и тепло, и вода, и звуки снаружи. И даже жена с детьми от этих шестерен двигаются и разговаривают, и кошка мотает хвостом не сама по себе, а оттого, что где-то крутятся шестеренки. А за этими колесиками вообще ничего нет. Пустота.
В последнее время Паше все чаще казалось, что стены комнаты, в которой держит его Дроздов, постепенно теряют материальность, становятся как бы прозрачнее час от часа. И сквозь эту прозрачность начинают проглядывать те самые шестерни, которые приводят в движение мир.
Вспомнив паутинку огненного знака, Стаднюк вдруг понял, что это именно шестерня – самая главная шестерня в механизме Вселенной.
Отогнав эти пугающие мысли, Павел встал с постели и нажал на кнопку звонка. Через некоторое время за дверью послышались Машенькины шаги, заскрипел ключ, дверь открылась, и секретарша вошла в комнату.
– Доброе утро, Павел, – сказала Марья Степановна. – С наступающим вас.
– Спасибо, – вздохнул Стаднюк, избегая встречаться с Машенькой глазами. Уж очень волновали его формы секретарши. К тому же это был единственный здесь человек, от которого он, кроме добра, ничего не видел.
– Проводить вас вниз? – спросила она, догадавшись о причине вызова.
– Да, – кивнул Павел.
Машенька повернулась и двинулась по лестнице.
Внизу пахло хвоей, и Пашка чуть не прослезился, почувствовав новогодний праздничный запах. Все парни и девчонки будут сегодня на карнавалах, на праздничных вечерах, в конфетти, в серпантине. Пашка с тоской представил все эти веселые новогодние атрибуты: подарки, номера самодеятельности, хлопушки и битое стекло елочных игрушек на ватных валиках снегурочек. Все будут танцевать, встречать новых знакомых. В Новый год люди как-то раскрываются, становятся добрее. А в полночь на Красной площади пробьют куранты, и вся страна от Москвы до Камчатки обязательно услышит этот бой, включив на полную громкость черные тарелки репродукторов. А потом все поднимут бокалы с шампанским, закричат «ура!» и поздравят друг друга с новым, 39-м годом. А потом, прослушав поздравление товарища Сталина, все люди, переполненные счастьем и верой в светлое завтра, начнут новый счастливый год своей жизни.
