– Кривой Маргариты? – повторил мужчина, – но ведь это означает, что… Скажи, Джаспер, доктор Уилмор уверен в своем диагнозе? Ошибки быть не может? Ведь пятен на лице нет…
– Увы, – Джаспер развел руками, – доктор уверен – это черная оспа. А пятен иногда может и не быть.
– Но что доктор собирается делать?
– Вечером больной дадут слабительное. Если жар не спадет, попробуем пустить кровь…
– А лекарства? Вы даете ей какие-нибудь лекарства?
– Я понимаю ваши чувства, господин Альфред, – проговорил Джаспер, стараясь не отводить глаза, – но вы знаете и сами: от черной оспы не существует лекарств. Либо больная выживет, как в свое время выжил я и кривая Маргарита. Либо…
– Либо умрет, как ее мать, – договорил Альфред Нортон то, что никак не решался сказать ему ученик лекаря, – но ведь что-то мы можем сделать?
– О да, конечно. Обтирать больную льдом и молиться Господу.
– Джаспер, Ирис – моя единственная дочь! У меня больше никого нет. Чтобы спасти ей жизнь, я готов отдать любой свой корабль с грузом!
– Боюсь, господин Альфред, деньги тут бессильны. С Господом не торгуются, его смиренно просят. Пожалуйста, выйдите из комнаты и не приближайтесь к больной. Мне хватает забот с уходом за вашей дочерью. Если еще и вы свалитесь на мои руки, я могу не справиться.
– Да, конечно, Джаспер. Прости, – мужчина неохотно отступил, не отводя глаз, полных тревоги, от ложа, где его дочь боролась за жизнь со смертельно опасным врагом. Врагом, который выкосил половину Уэрствуда и не собирался останавливаться.
* * *
Родиться дважды… Есть мнение, что и один-то раз родиться на свет – это большая удача. А уж дважды!
Но в первые минуты после своего «второго рождения» девушка сильно усомнилась в том, что ей повезло. Скорее уж совсем наоборот.
… – Леди Из Общества! Уснула? Реплика!
Она живо развернулась к партнерше:
– О, конечно, молодой герцог очень мил, – и замерла, ожидая очередного нагоняя от режиссера. Который не замедлил последовать.
– Дорогая моя Леди Из Общества, вы совершенно не попадаете в роль. Разве так ведут себя на балу дамы семнадцатого века?
– Прошу прощения, – процедила она сквозь зубы, – как-то в последнее время не доводилось бывать на балах, да еще в семнадцатом веке. Герцог приглашения не прислал.
Партнерша хихикнула, но потихоньку. Вызывать огонь на себя – охотников не было.
– Леди, у вас должен быть мед в голосе и яд в словах, понимаете? Вы якобы хвалите жениха подруги, но она должна почувствовать, что с молодым герцогом что-то не так. Ньюансы, Леди, тут все на ньюансах… Неужели не чувствуете?
Молодая и, как говорили ее преподаватели, довольно перспективная актриса драматического театра имени Волкова города Ярославля в настоящий момент не чувствовала ничего, кроме раздражения. А ведь так была счастлива, когда только получила эту небольшую роль без имени, с двумя выходами, но в знаменитой пьесе! Режиссеру понадобилась всего пара недель, чтобы ее лучезарное счастье потускнело. И еще пара, чтобы актриса уверовала в собственную бездарность и неспособность играть. В последнее время она поднималась на сцену, как на эшафот, и лишь врожденное упрямство и неумение смириться с поражением толкало ее на это унижение раз за разом. Ей казалось, что вся труппа над ней втихомолку смеется. Хотя почему «втихомолку». Партнерша, например, хихикала вполне открыто.
Начинающей актрисе и в голову не могло прийти, что хихикали актеры над режиссером, что как профессионалу ему до Товстоногова еще семь верст баттерфляем плыть, что в реалиях семнадцатого века он разбирается примерно так же, как и любой, кто родился на триста лет позже… и что играет девятнадцатилетняя студентка театрального училища совсем даже неплохо. Опытные партнеры по сцене отмечали, что спину она держит прямо, кринолин носит так же естественно, как джинсы и топ, а «молодой герцог» действительно очень мил, и довольно трудно произнести эту фразу сквозь зубы, глядя на самого обаятельного мужчину труппы.
– Репетируем сцену обморока. Я надеюсь, в обморок упасть вы сможете? – язвительно поинтересовался режиссер, – Там даже говорить почти ничего не надо.
Девушка вспыхнула… но сдержалась.
– Я очень постараюсь, – ответила она… тоном безупречно воспитанной Леди Из Общества.
– По местам! Герцог, реплика!
– Я сожалею, госпожа, но ваш брат сегодня утром убит на дуэли, – скучающим тоном бросил Герцог, глядя в сторону. Его местный Немирович-Данченко тоже изрядно достал.
– Боже, нет! – воскликнула девушка, поднесла руку к глазам. И аккуратно «упала», оберегая голову и локоть.
– И это – обморок?! Вы надо мной издеваетесь. Кто так падает в обморок? С балкона видно, что вы просто садитесь на пол. Еще раз! Герцог – реплика.
– Я сожалею, госпожа…
Усталость, раздражение и злость на собственную неумелость накатили волной. Девушка поклялась, что сделает все как надо, пусть даже рассадит себе лоб. И после положенных слов зажмурилась, стиснула зубы и рухнула со всего размаху, так, словно ей подрубили ноги.
Голова с глухим звуком соприкоснулась с деревянным полом и мир исчез…
– Хорошо, – вяло кивнул режиссер. – Вставай.
– Что с ней? Посмотрите там…
– Она…
Последовали шлепки по щекам, тормошение за плечи…
– Она…
– Скорую! Звоните же кто-нибудь, – режиссер вскочил с места.
– В гримерку! Ее надо отнести в гримерку…
– Мужчины, ну делайте же что-нибудь!
Бесчувственное тело отнесли в маленькую гримерку. Народ испуганно суетился. Кто-то убежал за водой, нашатырем. Кто-то звонил в неотложку. А кто-то пошел курить…
«Скорая помощь» приехала на удивление быстро. Двое мужчин в бирюзовых халатах, спешно вошли в гримерку.
– А где же больная?
Следом протиснулся режиссер, обвел взглядом пустую комнату и, обернувшись к толпившейся у дверей труппы, неуклюже спросил:
– Куда она делась?
* * *
Возвращение было мучительным.
Ужасно болела голова. Кажется, именно от этой боли она и очнулась. Ощутимо подташнивало. Неужели сотрясение мозга? Лежать было неудобно. С одного боку – холодно, другой просто обжигало жаром. Спиной девушка ощутила какую-то неровную поверхность… что-то вроде видавшего виды дачного тюфяка, который настолько слежался, что, в конце концов, его решили выбросить. Пахло отвратительно: словно рядом свалили полцентнера заношенных мужских носков. А еще ей вдруг мучительно захотелось почесаться. Тело зудело. Да и голова, похоже, тоже.
Она осторожно приоткрыла глаза.
Полутьма. Прямо перед глазами низко нависал потолок: деревянный, но не покрашенный, а скорее – закопченный. Как будто тут несколько лет смолили дешевые папиросы или топили «буржуйку».
