Нехитрое упражнение дало плоды: медленно, но верно возвращалась способность здраво соображать.
«Не дури! – сердито одёрнул себя Эрван. – Было б что не так – в парусину и дело с концом. Мало ли саванов в трюме валяется?»
Он медленно поднял руку – она показалась тяжёлой, словно из чугуна. С трудом поднёс к лицу. Недоуменно воззрился на пятерню: что это такое? Тонкое, негибкое, со странными чешуйками на конце? И где присоски?
– Какие ещё присоски? – с тревогой отозвался детский голос. – Что ты там бормочешь?
И тут же громко, радостно, на грани визга:
– Баст! Доктор! Он очнулся! Очнулся!!!
Рыжая грива, закрывающая полнеба. Внимательные, ободряющие и в то же время недоверчивые глаза. Бастиан…
– Ну и нагнал ты на меня страху, парень! Полдня валяешься: ни живой, ни мёртвый. Я уж думал, все – остался без помощника…
Цепкие пальцы на запястье, холодный взгляд. Лоэ…
– Пульс неровный, нитевидный. Опасности не вижу – просто слабость. Дайте ему поесть. Немного.
Холодное, склизкое ткнулось в руку. Рыба?
Извиняющийся голос Яника.
– Извини, Эрван. Сырая… А все ж лучше, чем ничего. Мы ели – никто не умер. Ты это… Зажмурься и представь, что мясо, – легче будет.
Эрван благодарно кивнул, сел, поддерживаемый чьими-то руками. Закрыл глаза, впился в сырую плоть…
«Какой чудесный вкус! Мягкий, нежный… Не хуже того удильщика, на глубине!»
Эрван поперхнулся. Отложил рыбину. Посмотрел вопрошающе: сначала на Бастиана, потом на Лоэ:
– Что со мной было? Что тут вообще было?
Лоэ не сказал ни слова, лишь наградил косым взглядом. Бастиан загадочно усмехнулся.
– Гм… Я порядком надеялся, что это ты нам расскажешь.
Эрван обхватил голову руками, прикрыл глаза. Произнёс, слегка покачиваясь:
– Да я не помню ничего: вроде кит пошёл в атаку, потом удар… Впрочем, удара тоже не помню. А дальше… то ли сон, то ли бред – не разберёшь. Потом – лежу на палубе, в небо пялюсь! Вот.
– Не помнишь? Потом вспомнишь, не сам, так с моей помощью – есть средства, – сказал доктор.
– А надо? – Теперь, когда он оказался на родном судне, под ясным небом, в окружении друзей, видения из бездны казались ночным кошмаром. Бередить воспоминания решительно не хотелось.
– Надо, – серьёзно кивнул Бастиан. – Такие вещи не каждый день происходят. Но пусть уж лучше Яник расскажет, глянь – аж подпрыгивает.
Довольный, что ему дали вставить словечко, Яник затараторил:
– Тут такое было! Зубач башкой в борт – хрясь! Только щепки полетели. Хорошо, капитан предупредил, привязаться успели, если б не это… Подумать страшно! Ну вот, ударил он, значит, в борт, забился и ко дну пошёл – воронка была! Судно кренится, вода хлещет, ну думаем – всё! Однако ж океан мало-помалу успокоился, глядим – вроде на плаву. Хорошее всё-таки судно «Горностай»! Крепкое…
Ну вот. Пришли мы в себя потихоньку, синяки пересчитали, начали успокаиваться – а тут капитан! Кричит: «Гвент за бортом!»
И точно! Возле кормы спрут на волнах болтается: огромный, если вместе со щупальцами мерить, длиннее «Горностая» будет! Сначала испугались, само собой… Потом смотрим – а он полудохлый, еле дышит: здоровенный клюв эдак жалостно подрагивает, будто что сказать хочет, а на шкуре вперемешку чёрные и синие пятна проступают. Цвет он менял, вот. Понятно, из-за этих пятен мы тебя не сразу и углядели – пристроился у самых глазищ, лежишь, не шевелишься…
– Как прыщ на мокрой тряпке, – ехидно вставил Бастиан.
– Ну… Да, – Яник хихикнул и продолжил: – Мы уж тебя списали: прости, но лезть за тобой к этому чудищу охотников не нашлось. Если б ты хоть шевелился, на помощь звал, может, тогда… А ты лежал как мёртвый. Ну, мы давай ждать: вдруг спрут издохнет, подобрали бы тело.
И вдруг ты встаёшь на карачки, поднимаешь голову и смотришь прямо ему в глазищи! А он – на тебя! Я отвернулся даже – ну невмоготу смотреть!
Яник умолк. Зажмурился, прикрыл лицо руками, помотал головой. Эрван ждал.
– Ну вот. А дальше спрут ожил, встрепенулся и цап тебя поперёк! Ну, думаем, конец – сожрёт, и черта с два тут сделаешь. Ничего подобного: подплыл он вплотную к судну, вытянул щупальце – и шмяк тебя на палубу! А потом на глубину ушёл, бодро так…
Кинулись к тебе, хотели в чувство привести, да без толку: дышать вроде дышишь, а глаз не открываешь. Ну Лоэ и сказал: пусть, мол, вылёживается…
Такие дела. Ну давай, рассказывай – что было-то? С чего он вдруг ожил? И почему на корабль тебя вернул – подружились, что ли?
– Отстань от него, Яник.
Голос капитана прозвучал справа, из-за плотной стены спин. Бастиан щёлкнул пальцами – и матросы поспешно расступились. Эрван посмотрел на капитана – тот выглядел как всегда: обычный потрёпанный плащ снова висел мешком, седые волосы торчали в разные стороны, на лице застыло безмятежное, слегка отсутствующее выражение.
Салаун подошёл к Эрвану вплотную, присел на корточки. Внимательно посмотрел в глаза: Эрван удивился странному сочетанию пронзительного взгляда и лёгкой улыбки.
Капитан обернулся к остальным:
– Гвент заглянул спруту в глаза и остался жив. Мало кто может этим похвастаться. Сохранил ли он рассудок? Что ж… Посмотрим.
Он снова посмотрел на Эрвана: долго, испытующе… Затем шепнул, так, что Эрван еле расслышал:
– Земля близко?
Эрван уверенно кивнул:
– Да. К западу дно повышается. Мы прошли глубину.
– Уверен? – Капитан продолжал сверлить Эрвана взглядом.
Эрван кивнул без тени сомнения:
– Я знаю. Я видел.
Эрван Гвент. Дневник.
…как от зачумлённого. Смотрят во все глаза, а когда я подхожу близко, шарахаются в стороны. Ни шуток, ни подначек, ни обычного человеческого участия – в конце концов, я едва от смерти спасся! Нет, ничего… Даже Бастиан смотрит настороженно, словно боится – вдруг у меня ночью клыки вырастут! Сначала я думал, что слова капитана так подействовали: боятся, мол, что вот-вот рассудок потеряю. Если б не Лоэ, так дальше и думал бы.
А доктор лишнего болтать не стал: пожал плечами да сунул в руки зеркало – гляди, мол!
Я посмотрел: на меня сквозь полированное серебро уставились глаза чужака: зелёные, как здешний океан. И зрачки… вроде чёрные, обычные на первый взгляд, а присмотришься – две зияющие скважины, сквозь которые смотрит глубина. Тёмная, влажная… разумная и живая.
И тут меня осенило: точно такие глаза у Салауна – вроде человеческие, а вроде и не глаза – дыры, а за ними – нечто…
Не могу объяснить, не могу описать точнее: да и неважно это сейчас.
Может, я и впрямь потихоньку схожу с ума? Сохраню ли я рассудок? Не знаю. И вот что странно – даже не стремлюсь узнать. Любопытство, страх, голод и жажда – всё исчезло.
Стоит закрыть глаза, и я возвращаюсь на глубину – туда, где в уютной, ласковой темноте скользит спрут. Я знаю, чувствую: он сейчас думает о нас: неуклюжих моллюсках, плывущих неведомо куда в хрупкой раковине. Может, он видит поверхность моими глазами? Интересно, что теперь для него свет, воздух, ветер? Ощущает ли он, что прикоснулся к иному миру? Обогатило ли его это прикосновение? Изменило ли?
