лучшему, спокойнее будет в комнате.
Наконец пальцы нашарили квадратик переключателя и с громким щелчком комната озарилась светом.
На истерический пронизывающий визг мгновенно обернулся весь этаж. Даже снизу люди удивлённо поднимали головы, пытаясь понять откуда доносится крик. Вторые же, по-вылетали из комнат, замечая приоткрытую дверь.
Кто-то тоже вскрикнул, кого-то вырвало, некоторые поспешно удалились. Одна лишь Джо стояла и смотрела с округлившимися слезящимися глазами на то, как под потолком висит, слегка покачиваясь, расслабленное женское тело её соседки. Вернее как слегка и как покачивалось. Дороти протягивала пальцы в сторону толпы, а рот раскрывался в бесшумном стоне. Гортань ей пережимала веревка, отчего звуков практически никаких не было.
Синее, исказившееся злобой, лицо, так было похоже на ещё живую соседку. Почему-то внутри Айлз всё сжималось и разжималось, а мозг отказывался воспринимать случившееся. Она вдруг заметила на полу крошечный, свёрнутый листик-стикер. Девушка аккуратно подошла и подобрала его с пола, тут же отходя назад. Она заглядывала в глаза Доры, пытаясь понять, как такое могло произойти. Джо открыла записку и тут же увидела примерную картину.
«— Жизнь — это свобода».
Кто-то шептал эти слова Дороти на ухо; каждый слог дышал жаром и извращенностью. Она сияла и лучилась, — ей по-прежнему двадцать один год, — и поэтому она пылала лютой потребностью изнасиловать весь мир.
Мертвые не стареют.
Она завязала узел неторопливыми, уверенными движениями, потом забралась на стул и перебросила веревку через одну из потолочных балок в комнате. Старых, вручную вытесанных балок, которые строитель привез с хозяйственного склада. Они напоминали ей решетку в плохой и грязной клетке для животный.
— Нужно было дождаться таких крайностей, чтобы понять, что здесь за место? — всё твердил голос, растягивая слова на слога.
— Я просто больше так не могу… — захлёбывалась слезами Дора. Всё её тело покрывалось мелкими ранами от розг.
— Я всегда буду с тобой… — она вновь уловила шепот в своем ухе.
— Нет, не будешь, — твёрдо ответила Дора, набрасывая петлю на шею и доставая из кармана стикер, чтобы последний раз взглянуть на него. — Но теперь мне и не надо.
Она сделала шаг со стула.
Бумажка выскользнула из её пальцев и медленно упала на пол, переворачиваясь на лету, — смайлик, слова, смайлик, слова, — пока не приземлилась, и она последний раз увидела тщательно выведенные прописные буквы, прежде чем потерять сознание.
Питер зажался в угол койки, укутанный в ту тряпку, что тут называлась одеялом. Он безнадёжно мёрз и дрожал под самым окном, что неумолимо сквозило. Казалось, что даже на улице было теплее, чем сейчас Риверу. Джайлс даже пытался уговорить его поменяться с ним местами, но Пит не согласился.
Его до сих пор не постигло никакое наказание, но слова Харта о порке плотно въелись ему в память. Теперь он боялся каждого хлопка двери, прислушивался к любым шагам и облегченно выдыхал, когда они не добирались до его кровати. Конечно, он понимал, что перед смертью не надышится, но очень хотелось максимально отсрочить пытку. Кормили первых отвратно, а потому и без того тщедушный Пит за эти пару дней ещё больше осунулся. Зато у почти безоружного Ривера появилась хотя бы какая-то возможность защищаться: если неприятели подойдут к нему на достаточно близкое расстояние, он сможет просто заколоть их насмерть торчащими костями.
Матрас над его головой прогнулся и заунывно скрипнул, с трудом удерживая вес мужчины. Питер лишь ещё раз вздохнул и укутался поглубже, пытаясь согреть нос. На протяжении всех этих долгих месяцев Питер изо всех сил пытался не думать о семье. О матери и брате, что остались в таком далёком Чикаго, но именно сейчас, когда он был так непреодолеваемо одинок — это было почти невозможно.
Обычно он мог отвлечь себя шутками Джо, занудными рассуждениями дока, выполнением заданий Дакоты, игрой с Рейч и Бучем, да чем угодно, но сейчас, когда ему оставалось лишь пялиться в одну точку и молиться несуществующим богам, он понимал, насколько сильно скучает и волнуется. В нём ведь почти не осталось надежды. Она выгорела, как фитиль у свечи, оставляя вместо себя лишь комок растопленного воска, который уже ни на что не годен.
Иллинойс — очень холодный штат, а зомби обожают холод. Значит безопасно вернуться туда он сможет лишь летом, а его ждать больше полугода. Пит, конечно, верил в лучшее, но сомневался, что с его везением он сможет протянуть так долго.
Больше всего на свете он жалел о том, что перед отъездом не принял приглашение матери на ужин, посчитав, что его собственные интересы куда важнее времени с семьёй. Вот за это бы Ривер дал себя выпороть, хотя бы в надежде на то, что физическая боль сможет переплюнуть моральную.
Хлопок двери. Ривер напрягся. Чьи-то шаги. Всё ближе и ближе. Харт и Мигель на месте. Единственный, кто мог подойти так близко, это Робин, сосед Эрреро сверху. Но чем ближе звучали шаги, тем яснее становилось, что это подходят к их с Хартом стороне. Питер дёрнулся и потянул занавеску к краю, чтобы устранить ту маленькую щель, через которую наблюдал за внешним миром, но гость потянул за противоположный кусок ткани, разрушая тонкую преграду и последнюю надежду парня на спасение.
Гостем оказалась полная черная женщина с цветастыми дредами, что были замотаны в своеобразный пучок на голове. Она была одета примерно в такую же форму, как Шон, их проводник, только её шорты были чуть длиннее. — Питер, номер сто семьдесят три. Встать, — сухо скомандовала она.
Питер помялся, но не решился ослушаться. Слишком плачевным казалось его положение, чтоб нарываться на лишние неприятности из-за ненужной гордости. Он сполз с кровати и встал. Пытаясь сделаться как можно менее заметным, он сгорбил плечи и опустил голову, показывая женщине лишь густые то ли кудрявые, то ли волнистые волосы.
Она окинула его придирчивым взглядом, оценивая, словно товар.
— Спину выпрямил, — она не слабо стукнула его меж лопаток, заставляя вытянуться. — Лицо поднял, — дёрнула за волосы, заставляя вздёрнуть подбородок и болезненно поморщиться. — Тощий. Ты же сказал, что весишь шестьдесят пять. На вид ты максимум шестьдесят.
— Его почти не кормят. Посмотрел бы я на тебя, Роксана, если бы ты сидела не на диете третьих, а питалась теми отбросами, что дают нам, — проворчал Харт откуда-то сверху.
Ему было жалко парня, но что он мог сделать? Пойти вдвоём с этим пацаненком против огромной системы? Какой бы величины не жил в Харте альтруизм, он не граничил с безумием.
— Завались, Харт. Тебе ничего не мешало молчать в тряпочку и преспокойно продолжать сидеть
