– Ого! – произнёс толстяк, вскочив с деревянного табурета и отодвинув его подальше от решётки, отделяющей мою камеру от помещения охраны. – С этим нужно быть начеку. Вон какой живчик.
– Ничего, вот ребята Малая с ним поработают, и не будет живчиком, – захихикал тощий, после чего продолжил грызть свою добычу.
Опустошив отвоёванную миску, я огляделся. Всё убранство тесной каморки составляли грубо сколоченные двухэтажные нары, прикрученные к бетонной стене, стол и сидушка да параша в углу. Ткача нигде не было видно. Похоже, что таких камер, с решёткой вместо четвёртой стены, дальше по коридору ещё несколько штук, но все они пусты. По крайней мере, жрать приносили только мне одному.
– Слышь, красивый, – обратился я к своровавшему мой хлеб заморышу, с трудом подавив зевок, – сколько раз в день у вас кормят?
– В день? – Рожа паршивца вытянулась. – Тебе хавку ещё раз принесут послезавтра. Если доживёшь.
Ага. Значит, мои выводы об отсутствии Ткача преждевременны. Может, его кормят по чётным, а меня по нечётным.
– А какой вам интерес, если сдохну? Многого о том, что происходит там, наверху, и не узнаете. – Я встал и подошёл к решётке, стараясь незаметно обследовать запоры на предмет крепости.
– А у нас и без тебя есть…
– Заткнись! – рявкнул бородач. – С заключёнными разговаривать запрещено. Хочешь, чтобы тебя вышвырнули за пределы, как Сеньку Кислого?
Маленький мужичок осёкся на полуслове, весь сжался и потерялся в углу. Видимо, не было в жизни страшнее наказания для этого замухрышки, привыкшего с рождения шестерить за похлёбку, чем оказаться снаружи на вольных хлебах.
– А ты пошёл на место! – Толстяк неожиданно резво для его комплекции вскочил с табурета и ударил крепкой, блестящей отполированным деревом дубинкой по тому месту на решётке, где ещё секунду назад были мои пальцы.
Следующие два часа прошли в бездеятельной тишине. Тощий обиженно сопел в углу. Бородач сидел на табуретке, и было непонятно: то ли он дремлет, то ли в задумчивости. Я грыз ногти и прикидывал, с кого мне снимать шмот, потому что сидеть в исподнем среди бетона прохладно. Не подходили оба. Роба и брюки с заморыша на меня не налезут, а в комбинезоне толстяка я утону. Нет, его, конечно, надеть можно, но спотыкаться о волочащиеся штанины и путаться в рукавах… ну его нах.
Эти мои размышления прервал топот в дальнем конце коридора. Толстяк вскочил и вытянулся так, что его огромный живот вдруг исчез, словно и не было. Щуплый тоже уже стоял по стойке «смирно», дрожа и пошатываясь. Впрочем, из своего угла вылезать он не стал.
– Выводи «семнадцатого»! – прогремело под низкими сводами.
А и вправду, на стенке камеры, возле решётки, белой краской намалёвана цифра 17.
– Шевелись! – Толстяк, не церемонясь, отвесил мне подзатыльник, как только я притормозил на выходе из камеры и обернулся, пытаясь рассмотреть что-нибудь за решётками других казематов.
Затем был долгий путь вниз, но не по узкой винтовой, а по обычной широкой лестнице. Меня вели быстро, коридоры и двери мелькали с такой скоростью, что запомнить подробности я не смог бы и при обычных обстоятельствах. А тут мои конвоиры ещё и пинали меня всем подряд при малейшей попытке осмотреться. В ход шли стволы, приклады, дубинки, кулаки и обувка, которая, надо сказать, у всех без исключения была неважная. Такое впечатление, что им всем не терпится меня отпиздить, и как можно скорее, но сделать это они могут только в определённом месте, куда и ведут. В глаза бросилось лишь то, что масляные фонари в один момент сменились на электрические лампочки, а грязный бетон стен – на масляную краску.
Наконец тот, что шёл первым, остановился возле обитой деревом двери и нажал на утопленную в стене кнопку. Почти сразу же дверь открылась, и меня втолкнули в хорошо освещённую проходную комнату. Напротив, на стене возле перетянутой кожей двери, красовалась табличка «Начальник следственного отдела Малай Н. П.». Туда меня и завели, после чего приземлили на металлический стул, стоящий посередине довольно богато обставленного кабинета. Приёмной Саманты в Соликамске он, конечно, уступал, но после бабкиной землянки и берлоги Альбертика казался роскошным: полированное дерево, сукно, паркет, резные ножки стоящих вдоль стены стульев… А вот ножки моего цельнометаллического стула были намертво привинчены к стальной плите в полу, что немного напрягало и мешало в полной мере насладиться комфортом.
– Можете идти. – Из-за стола встал невысокий, но широкий в плечах тип, облачённый в неброский мундир без цветастых погон и аксельбантов, какие любят у нас на Волге большие и не очень начальники. – Приступим, – обратился он ко мне. – Меня зовут Малай Николай Петрович. Назовите ваше имя, фамилию и отчество.
– Чего?
– Повторяю, – крепыш повысил голос, – назовите ваше имя, фамилию и отчество.
– Коллекционер. Но друзья зовут просто Кол. Так что не утруждайте себя формальностями. Мы ж почти тёзки.
– Зафиксируйте, – бросил куда-то себе за спину Малай, – допрашиваемый назвать свои имя и фамилию отказался. Назвал кличку.
В дальнем углу что-то защёлкало.
– Нет, подождите, – поднял руку Малай, щелчки прекратились. Он встал и прошёлся передо мной туда-сюда. – Подозреваемый, вы должны осознавать, что сотрудничество со следствием полностью в ваших интересах. Сокрытие истины не поможет, а наоборот, только навредит вам. Если вы будете честно и прямо отвечать на наши вопросы, то сможете рассчитывать на снисхождение и смягчение приговора.
О чём это он? Чего-то я нихуя не понимаю. Сейчас я нахожусь в таком положении, что местные могут сделать со мной что угодно: нажарить из меня котлет, изнасиловать всем стадом, утопить в яме с дерьмом или отправить в какую-нибудь лабораторию на опыты, но какой такой нахуй приговор? За что? Что мы с Ткачом тут успели натворить? Проникновение со взломом? Так мы даже и не сломали ничего. По карточке вошли.
– Сколько себя помню, меня все называют Коллекционером, если отбросить период далёкого детства. А в чём нас обвиняют?
– Вас? – удивился Малай.
– Вы захватили меня вместе с моим товарищем…
– Товарищем… хм. – Следователь вернулся за стол. – Я бы не назвал этого второго вашим товарищем. Скорее корешем или как там у вас называют подельников.
Я постарался изобразить на своём лице крайнюю степень удивления, что наверняка получилось очень натурально, а Малай продолжал: – Некто Ткачёв Алексей Иванович утверждает, что вы с помощью шантажа и обмана заставили его вступить с вами в преступный сговор с целью расхищения государственной собственности.
