За столом с двумя массивными тумбами, заваленным множеством бумаг, удобно расположившись в мягком кресле, сидел невысокий моложавый мужчина с седеющей, короткой шевелюрой, узкими черными глазами с набрякшими веками, холеными тонкими руками. И это был совсем не Ааким Сенис. Последний — здоровенный мужик с простоватым, открытым лицом и львиной, растрепанной шевелюрой — стоял возле винного стеллажа в дальнем углу комнаты и, судя по выражению лица, явно чувствовал себя не в своей тарелке, желая оказаться хоть на передовой, только б не здесь, что было совсем не удивительно, учитывая личность того, кто сейчас занимал его место. Кроме них в комнате находился ещё один человек. Высокорослый, статный, горделивый мужчина средних лет, с длинными белыми волосами, доходившими до середины спины, и коротенькой, окладистой бородкой. Он стоял у высокого, но узкого оконного проема, больше походившего на бойницу, устремив взор на открывавшийся с высоты восьмого этажа цитадели окрестный вид, и лишь при появлении Дани на миг прервал свое созерцание, одарив младшего сержанта коротким равнодушным взглядом. На нем были свободные одежды насыщенных черных тонов, с золотым узором по отворотам широких рукавов и эмблемой в виде широко открытого глаза на груди. На безымянном пальце левой руки у него поблескивало платиновое кольцо с восемью загнутыми посолонь шипами — отличительный знак Высокого ваятеля. На правой — словно зеркальное отражение — сверкало точно такое же кольцо, но с гравировкой в виде шестиугольника — символ шанарет`жи, «Внутреннего Круга», маленькой группы доверенных лиц самого Верховного Патриарха. Точно такое же кольцо с шестиугольником было и на руке сидевшего за столом коротышки — самого Горгида са`а Тэрина, правой руки Верховного Патриарха, главы разведывательного управления филиала.
Все эти мелкие детали Дани подметил за то невероятно короткое время, что потребовалось ему на проход от двери до рабочего стола, возле которого он и застыл, вытянувшись по стойке «смирно», со сведенными на груди крест-накрест руками. Ровно одиннадцать шагов.
Светло-карие глаза младшего сержанта встретились с черными, по-змеиному бесстрастными и холодными очами шпиона. В комнате как будто повеяло холодом самой Бездны, даже занавеси на окнах — старые, давно не стиранные и порядком выцветшие на солнце, — словно затрепетали под действием этого несуществующего холода. Внешняя невозмутимость очень нелегко давалась Дани, не привыкшему к столь пристальному вниманию со стороны высокопоставленных конфедератов к своей скромной персоне. Внутри у него все как будто заледенело и сжалось в тугой комок оголенных нервов. Ощущение было такое, словно огромный, способный заглотить всего тебя целиком единым махом, удав разглядывает тебя, решая: то ли отведать на вкус твою плоть прямо сейчас, то ли повременить немного, дав время насладиться последним глотком жизни обреченного. Весьма неприятное чувство!
— Благодарю вас, гроссмейстер Сенис, — внезапно заговорил шанарет`жи. Он обращался к Аакиму, хотя взгляд его всё так же пристально, изучающее пробегался по лицу Дани. — Благодарю, что вы любезно предоставили свой кабинет в полное наше распоряжение. Отдельно благодарю за весьма радушный и теплый прием, оказанный, несмотря на отсутствие предварительного уведомления. Но теперь вы свободны и можете без промедления вернуться к многочисленным вашим обязанностям.
— Но ваша милость, — Ааким встрепенулся, и недоуменно уставился на Горгида, — я полагал, что моё присутствие при рассмотрении дела младшего сержанта Павилоса…
— Совершенно излишне, — глаза змеи обратились на Сениса, и тот невольно вздрогнул от той внутренней мощи, что светилась в них. И всё же Ааким не был бы собой, не попытайся он даже в такой невыгодной ситуации проявить свой норов.
— Прошу прошение, достопочтенный советник, но моей непосредственной обязанностью…
— Достаточно, — словно гигантский топор просвистел в воздухе и замер на волоске от шеи Аакима. — Вы свободны.
Горгид не утруждал себя объяснениями. Он приказывал! И не было в филиале кона столь глупого и самоуверенного, кто счел бы возможным дальнейшее препирательство.
Ааким молча поклонился и направился прочь из своего собственного кабинета. По пути он одарил Дани взглядом — большего он не мог себе позволить, — в котором отчетливо читалась немая поддержка. Он словно бы говорил: «Держись!»
— Итак, — когда дверь за ушедшим захлопнулась, как ни в чем ни бывало продолжил шанарет`жи, — давайте для начала, ознакомимся вот с этим, младший сержант. — Он извлек на свет крошечный ярко-алый кристалл-накопитель и небрежным жестом поместил его в приемник проектора — небольшой, продолговатый пенал со съемной крышкой, имевший в своем нутре набор разнообразных ниш для различных типов кристаллов. Повозившись с голографической панелью управления и задав нужные параметры, Горгид включил трехмерное моделирование изображения и проявил его чуть в стороне от стола, ближе к окну, у которого стоял ваятель.
Запись мнемохрона оказалась выполнена весьма качественно, с использованием объемного расширения и повышенной четкостью детализации объектов — что было весьма странно: обычно мнемохроны взыскующих отнюдь не поражали зрителя своим качеством и чистотой. Неужели Камир знал, что выполняет работу для кого-то весьма важного? Вряд ли, хотя с «алыми» никогда ни в чем нельзя быть уверенным до конца. «Алая гвардия Конфедерации» — чтоб её!..
Дани с удивлением взирал на разворачивающуюся перед ним трехмерную картину произошедшего на поляне Мууша, проигрывавшуюся с некоторым убыстрением. Мелькали фигурки конов — парней, оставшихся живыми и здоровыми лишь в памяти Дани и в этой вот мнемонической голограмме, списанной с его же мозга. События развивались. Вот он беседует с Серафимом Эдуардом — звука нет, лишь немо шевелятся губы погибшего ваятеля, но Павилос буквально слышит его голос:
«Я знаю не больше вашего, младший сержант. Сомневаюсь, что при имеющейся информации я смогу сделать сколько-нибудь достоверный вывод. Но, учитывая все факты, считаю вариант, при котором предположение о…»
А ведь он так и не успел как следует познакомиться с Серафимом. Не успел… Больно! На заднем плане видятся силуэты разбредшихся по поляне людей — они двигаются сумбурно, неестественно быстро, все плывет… Или что-то не то с его зрением?
Дани сморгнул влагу, набежавшую на глаза. Это не слезы, нет, всего лишь пот — и с удвоенным вниманием впился взглядом в запись. Изумленное — хотя не впервые ему доводилось лицезреть мнемонические голограммы, в том числе списанные и с его собственного зрительного восприятия — осознание того, сколь многое подмечалось глазами и не оставалось в рассудке как воспоминание, уразумение свершенного, в который раз поразили его своей широтой. Он сумел даже подметить момент гибели Серафима Эдуарда — запечатленный краешком периферического зрения, но всё же вполне отчетливый — момент специально, видимо, не только для него, но и для самого себя увеличенный и сфокусированный Горгидом как отдельная проекция. Вот плетельщик наносит хлещущий кинетический удар наотмашь по подобравшемуся слишком близко мертвецу с тлеющей одеждой; вот, не замеченный коном противник приближается к нему сзади и пытается ухватить за горло — в последний момент Серафим каким-то чудом изворачивается и, отступая в самую гущу оживших мертвецов, плетеньем, вероятнее всего воздуха и огня, сбивает напавшего с ног и разрывает тому грудную клетку… Дальнейшее видится неразборчиво, множество размытых мелькающих фигур — видимо, пот попал в глаза Дани, и он потерял концентрацию на происходящем, отвлекся. В следующий момент — взрыв! Ударная волна добирается до Павилоса, он падает, картинка смещается, последнее, что удается рассмотреть, — обрывки обожженной, искалеченной плоти, разлетающиеся в разные стороны.
