— Лучше поздно... — ворчу я, но сохранять недовольную мину слишком долго не могу. Хеймитч... Эх, что бы я ни отдала за пять минут разговора с ним...
Я плюхаюсь на песок рядом с Дельфом и скручиваю пробку с тюбика. Внутри него — густая, тёмная мазь с резким запахом, смесь дёгтя с сосновыми почками. Морщу нос, выдавливая немного лекарства на ладонь и втирая его в ногу. С моих губ срывается стон удовольствия: зуд успокаивается и исчезает! Правда, мазь окрашивает мою покрытую струпьями кожу в жутковатый серо-зелёный цвет. Начав натирать другую ногу, я бросаю тюбик Дельфу, который недоверчиво следит за моими манипуляциями.
— Выглядишь, как разлагающийся труп, — выдаёт он. Но, по всей вероятности, зуд побеждает отвращение, потому что через минуту Дельф и сам начинает обмазываться лекарством. Да уж, комбинация струпьев с серо-зелёной обмазкой выглядит как мой самый худший кошмар. Не могу не поизмываться над страданиями Дельфа:
— Бедняга Дельф. Это впервые в жизни с тобой такая беда — ты не выглядишь красавцем?
— В первый раз. Надо же, какое необычное ощущение! И как ты всю жизнь справляешься с этой бедой?
— Да очень просто: не смотрись в зеркало — и всё в порядке. Беда как-то забывается, — говорю я.
— Забудешь тут, как же, глядя на тебя... — парирует он.
Мы вовсю резвимся, намазываясь толстым слоем, по очереди втираем мазь друг другу в спины — туда, где они не были защищены майками.
— Пойду разбужу Пита, — говорю я.
— Нет, погоди, — говорит Дельф. — Давай сделаем это вместе. Уставим свои физиономии прямо перед его лицом!
Почему бы и нет? В моей жизни осталось так мало поводов для веселья. Конечно, я соглашаюсь. Мы опускаемся на песок с обеих сторон Пита, наклоняемся так, что наши лица находятся в нескольких сантиметрах от его носа, и принимаемся его будить.
— Питер! Питер, просыпайся! — зову я мягким, певучим голосом.
Его ресницы распахиваются, и он подскакивает, как ужаленный:
— А-а!
Мы с Дельфом валимся на песок, хохоча во всё горло. Каждый раз, когда мы пытаемся прекратить смеяться, мы видим попытки Пита сохранить невозмутимо-высокомерное выражение на лице, и ржач разражается с новой силой. К тому времени, как мы, вымотавшись, затихаем, я подумываю, что Дельф Одейр, пожалуй, парень что надо. Во всяком случае, не такой тщеславный или заносчивый, каким я его себе представляла. Действительно, он вовсе не так уж плох. И как только я прихожу к такому выводу, рядом с нами приземляется парашютик, к которому привязана буханка хлеба. Опыт прошлого года подсказывает мне, что и в этот раз, как и тогда, подарок Хеймитча имеет скрытый смысл, который мне надо взять на заметку: «Будешь дружить с Дельфом — будешь получать еду!»
Дельф вертит буханку в руках, задумчиво обшаривая глазами корочку. Чуть-чуть слишком собственнически. Зачем, спрашивается? Мы и так знаем, что этот хлеб предназначен ему: корочка явственно окрашена зелёным — из-за водорослей, которые всегда добавляют в хлеб в Дистрикте 4. Может быть, до него только сейчас дошло, какую великую ценность имеет эта булка хлеба, что может так случиться, другой булки он больше никогда в жизни не увидит? А может, корочка на этой буханке вызывает у него какие-то воспоминания, связанные с Мэгс...
— Хорошо пойдёт с мидиями... — вот и всё, что он произносит.
Пока я помогаю Питу нанести на кожу целительную мазь, Дельф проворно извлекает из раковин их содержимое. Мы все рассаживаемся вокруг и за обе щеки уплетаем эту сладковатую вкуснятину, заедая её солоноватым хлебом из Четвёртого дистрикта.
От мази, струпья, похоже, начинают шелушиться, так что все мы выглядим как какие-то пятнистые монстры. Ну и пусть. Я всё равно рада, что у нас есть лекарство. Не только потому, что оно избавляет от зуда, но и потому, что оно защищает от жгучих лучей солнца, висящего в розовом небе. Судя по его положению, наступил десятый час. Это значит, что мы на арене уже почти сутки. Одиннадцати из нас нет. Тринадцать ещё живы. Где-то в джунглях прячутся десятеро, трое или четверо из них — профи. Я как-то не в настроении даже попытаться перебрать в памяти имена остальных.
Если раньше джунгли воспринимались как убежище, то теперь они — ловушка. Да знаю, знаю: в один прекрасный момент мы будем опять загнаны в их пугающую глубь — либо чтобы охотиться, либо чтобы за нами поохотился кто-нибудь другой. Но сейчас я твёрдо намерена никуда не дёргаться с нашего маленького пляжа. И закрываю уши на все предложения Дельфа и Пита поступить иначе.
Некоторое время джунгли кажутся наэлектризованными: они полны жужжания, мерцания, потрескивания, но до поры до времени не выдают таящихся в них опасностей. И тут издалёка до нас доносятся крики. Сектор джунглей прямо напротив нас начинает трястись. Огромная волна вздымает свой гребень над холмом, поглощая верхушки деревьев, и с рёвом устремляется вниз по склону. Она обрушивается в центральный водоём с такой силой, что хотя мы и убрались от кромки берега как можно дальше, выплеснувшаяся из солёного озера вода вскипает вокруг наших коленей, и все наши немногие пожитки всплывают и собираются сделать нам ручкой на прощание. Как ошалелые, мы бросаемся спасать своё добро, и нам это удаётся — уносит только съеденные химикалиями комбинезоны, которые всё равно в таком состоянии, что на них вполне можно махнуть рукой.
Стреляет пушка. Над тем сектором арены, где началась волна, появляется планолёт и выхватывает тело из гущи деревьев. «Двенадцать», — думаю я.
Водный круг постепенно успокаивается, поглотив гигантскую волну. Мы складываем свои вещи на мокрый песок, туда, где они были до потопа, и собираемся снова усесться, когда я вижу, как три фигуры в двух спицах от нас выбредают на песчаный берег. «Гляньте», — киваю я в сторону новоприбывших. Пит и Дельф следуют за моим взглядом. Как будто заранее сговорившись, мы неслышно снимаемся с места и прячемся в тени джунглей.
Троица — сразу видно — в никудышном состоянии. Один из них буквально тащит на себе другого, а третий ходит кругами, как помешанный. Все они от макушки до пят почему-то кирпично-рыжего цвета, как будто их окунули с головой в краску и оставили высыхать.
— Кто это? — спрашивает Пит. — Или что? Переродки?
Я натягиваю тетиву, готовясь к атаке. Но в этот момент тот, которого тащили, всей тяжестью обрушивается на песок. Тот, кто тащил, в раздражении топает ногами и, похоже, в приступе ярости толкает помешанного, бродящего кругами, так что он спотыкается и летит через того, что лежит на песке.
Лицо Дельфа проясняется.
— Джоанна! — восклицает он и бежит к этим кирпичнокожим.
