Вернулся я домой, Давыд вышел на двор посветить мне, глядим, а на удилах отрубленная рука висит – пальцами в кольце застряла. На следующее утро поехал я на то место глянуть, а там уже толпа стоит. Два покойника на снегу валяются: у одного плечо до самой груди прорублено, а второму по голове досталось. И след кровавый в сторону уходит. Кто-то уже сбегал, посмотрел, рассказывает, что лежит недалеко тать с отрубленной рукой и проломленной головой. Это, значит, они своего раненого добили.
Тут я и понял, что надо уходить. Если они своих не жалеют, то что уж обо мне говорить? И на князя надеяться нельзя – неспроста сотника три дня продержали, а к князю не допустили. Теперь понимаю, что надо было в тот же день уезжать, но дом, хозяйство, дети… Да и людей своих бросить… Короче, провозился я. А на вторую после нападения ночь дом мой загорелся, да не просто, а с сеней. В дверь не выскочишь, окошки маленькие – ребенку не пролезть, как выбираться? Разворошил я крышу в дальнем от огня углу, подсадил Светлану, выскочила она наружу, а там трое злодеев… На ножи мою девочку приняли.
Голос Алексея дрогнул, мать громко всхлипнула, Никифор, видимо, уже знавший эту историю, тяжело вздохнул, а дед, попадая струей мимо чарок, снова принялся наливать всем мед. Один только упившийся Лавр, ни на что не реагируя, сладко посапывал, пустив на бороду слюну.
Алексей выпил чарку, помолчал, склонив голову, но справился с собой и заговорил снова:
– Оружия со мной никакого не было, но… Вот тут-то во мне по-настоящему Рудный воевода и проснулся. Как наружу вымахнул – не помню, как мужиков тех голыми руками рвал – тоже. Очнулся – дом уже костром пылает, под стеной Саввушка без памяти лежит, а Давыда нет. Успел сыночка моего наружу вытолкнуть, а сам уже не выбрался, потом косточки его на пожарище собрали.
Похоронил я Светлану с Давыдом, ребята меня в дорогу собрали, и подался я из Путивля. А дружине своей наказал тоже ни в городе, ни вообще в Переяславском княжестве не задерживаться.
Куда податься? Один как перст, ни кола, ни двора, Саввушка в уме повредился – не разговаривает, боится всего… Вспомнил я тебя, Аннушка, тебя да брата твоего, – Алексей качнул головой в сторону Никифора, – и поворотил к Турову.
В Турове мы с тобой, дядя Корней, всего дней на десять и разминулись, хотел я за вами вслед ехать, да Никифор уговорил Саввушку пожалеть, передохнуть после дальнего пути. Потом распутица началась, а потом Никифор ладьи снаряжать начал, с ними-то мы к вам и добрались. Примешь ли сирот, Корней Агеич?
Мать опять громко всхлипнула и утерла слезы, дед уже было открыл рот для ответа, но тут Лавр, громко всхрапнув, отчетливо произнес:
– Пошла ты, дура!
– Ну! Так тебя растак! – дед размахнулся кувшином с остатками меда и, перегнувшись через стол, треснул им Лавра по лбу. – Пьянь ненадобная, едрена-матрена!..
Кувшин разлетелся вдребезги. Лавр, заливая кровью из рассеченного лба лицо и рубаху, начал сползать с лавки, дед в сердцах запустил в оглушенного сына оставшуюся в руке глиняную ручку, попытался встать, но поскользнулся в разлитом меду и с руганью обрушился мимо лавки на пол. Мать с Алексеем одновременно кинулись к разбуженному шумом Савве, а Никифор, с чувством выругавшись, ухватил Лавра за шиворот и потащил его вон из горницы. Мишка подумал-подумал и принялся помогать Никифору.
Июнь 1125 года. Село Ратное и окрестности
«Тиха украинская ночь,
Прозрачен воздух, звезды блещут…
Э-э-э… что-то там еще трепещет, не помню, что именно. Листья вроде бы. Блин, вторую ночь на крыше валяюсь, все бока отлежал. Дранка – не самая лучшая постель, а кольчуга с поддоспешником – не самый лучший костюм для приема лунных ванн».
Луна, хоть и была уже немного на ущербе, светила ярко. Собственно, из-за нее, как подозревал Мишка, ему и приходилось валяться вместе со своим «спецназом» на крыше «главного корпуса» лисовиновской усадьбы уже вторую ночь подряд.
* * *
Позавчера дед прислал в воинскую школу грамотку, в которой было всего лишь два слова: «Сегодня ночью». Это означало, что дедова агентура доложила: заговорщики наконец решились действовать.
Как и было оговорено заранее, Мишка с Кузьмой и Демьяном приехали в Ратное открыто, не таясь: лишний соблазн для мятежников уничтожить всех Лисовинов разом. Дмитрий же с Немым привели два десятка Младшей стражи уже в темноте. Перешли Пивень вброд и, добравшись до лаза в тыне со стороны домика лекарки Настены, проникли в село никем не замеченными.
Первую ночь прождали зря – заговорщики не пришли. Скорее всего, из-за того, что на чистом небе луна светила очень уж ярко, а злодеи, как известно, яркого света не любят. Июньские ночи коротки, и, когда небо начало сереть, «спецназ», так ничего и не дождавшись, спустился с крыши и завалился спать.
Мишка попробовал было переговорить с дедом о возможных причинах несостоявшегося нападения, но тот был после бесполезно проведенной ночи не в том настроении. Отделался лишь короткой фразой:
– Этой ночью опять ждать станем, спать иди.
Уснуть Мишка сразу не смог – все перебирал в уме возможные варианты развития событий. Худшего поворота – нападения сразу полусотни человек – можно было, пожалуй, не опасаться: информационная война сделала свое дело.
Кожевенники Касьян и Тимофей чуть не насмерть разругались с десятником Фомой. Тот и вправду, не дожидаясь подсказки сплетниц, пообещал поджечь их вонючие мастерские. Братья тоже на обещания в адрес Фомы не поскупились, и пошло-поехало… Плюс дед предложил братьям заказ на сотню комплектов кавалерийской сбруи, чем обрадовал их несказанно. Тут же сработал и вариант с женихами из Младшей стражи – у братьев в семьях подрастало аж пятеро невест.
Вернулся дед от братьев-кожевенников опять поддатым, да еще и приволок с собой старшего – Касьяна. Тот сразу же прицепился к Анне-старшей с расспросами о стоимости платья – такого же, как у Аньки-младшей и Машки. Узнав о названной матерью цене, Мишка чуть не матюкнулся от удивления. Одно платье шло по цене двух комплектов сбруи с седлами!
Теперь Касьяна, Тимофея и их сыновей можно было, по всей видимости, не опасаться, десятник Фома, пожалуй, тоже отпадал, потому что дед клятвенно заверил его, что не допустит переноса дубильного производства на территорию, прилегающую к подворью Фомы.
Должным образом, однако, сработали не все слухи. Про боярскую грамоту узнало, в конце концов, все село, но напугало ли это заговорщиков, было непонятно. К возможности возвращения Данилы на должность сотника бабы и вообще отнеслись недоверчиво – ну, не самоубийцы же у них мужья, чтобы второй раз наступать на те же самые грабли!
