Иван слушал. Простые, даже обычные совсем слова вдруг показались ему необыкновенно важными. Очень точными и верными. Словно другой человек нашел то, что он сам искал полжизни и никак не мог найти.
Иван слушал. И слушали остальные.
Уплывут киты — и всё упадет во тьму.
Черепаха уйдет — китам она ни к чему.
Упадет Земля — черепаха и не заметит.
Раскопают гору — Земля не замедлит ход.
Не увидишь жизни, пока не почуешь смерти.
Засыхает трава — так заново прорастет.
На весеннем песке поставит свою заплату.
Но ослабнут мои ладони — и ты заплачешь.
Потому плывут киты, черепаха спит.
А тебе во сне приснится огромный кит
И земля, и гора, и солнышко вместе с нею.
И весенний песок и отблески на траве,
И прозрачное море — соленое на просвет.
Я не буду сниться — есть дела поважнее.
Когда девушка закончила читать, на некоторое время установилась тишина. Иван заметил, что даже лица у людей изменились. Потом они хлопали.
* * *
Дальше выступали акробаты, и Иван немного заскучал. Где там остальные?
Он оглянулся. Подумал, что обознался, и снова обернулся.
Она сидела в задних рядах зрителей — точнее, даже на некотором от них отдалении. Длинная прямая трубка дымилась в ее руке, прижатая к темно-бордовым губам тонкими пальцами. Цветастые цыганские одеяния ей сов сем не шли… или не шли той девочке на шаре, какую помнил Иван.
Диггер тронул соседа за плечо.
— Кто это? — спросил шепотом.
Тот обернулся, отшатнулся. Иван сжал его плечо железными пальцами.
— Ведьма это, — ответил сосед сдавленно, — отпусти, больно.
Теперь она была — другая. Ведьма.
Иван встал и пошел к ней — прямо сквозь ряды сидящих, не обращая внимания на возгласы и косые взгляды. Было в нем сейчас что-то, отчего люди расступались.
Длинный коричневый шарф был повязан вокруг ее головы — как тюрбан. Уродства он не скрывал. Впрочем, как тут скроешь? Иван дернул щекой, продолжая идти. Но ее открытость, вернее, равнодушие, с которым уродство демонстрировалось, было почти болезненно ощущать.
— Лера, — сказал Иван. Он стоял над ней, глядя на нее сверху вниз. Ведьма подняла голову. На краткое мгновение Ивану показалось, что он видит в этом взгляде прежнюю Элеонору фон Вайскайце, девочку на шаре… мелькнуло и исчезло.
Она его не узнала.
— Меня зовут Лахезис. Гадание — патрон, заговор три, — она выпустила дым краем изуродованного рта. — Проклятье — пять. Если хочешь в придачу переспать, двадцать патронов.
— Лера, это я, Иван. Иван с Василеостровской.
Единственный глаз смотрел на диггера, но узнавания в нем не было.
— Иван? — переспросила она. — Плати или отваливай, Иван. Что ты хочешь? Гадание, приворот, сглаз или… — Она равнодушно улыбнулась; от этой улыбки у Ивана мороз пошел по коже. — Меня?
Против воли Иван представил гибкое тело девочки на шаре — без одежды, выгибающееся под ним.
— Гадание, — сказал Иван. — Погадай мне, Лера… Лахезис.
* * *
Синее пламя спиртовки. Кровавое пятно на дне металлической кружки запеклось. Палатку заполнил резкий железистый запах.
Лера-Лахезис посмотрела в кружку, прицокнула языком.
— На тебе — тень мертвеца, — сказала она Ивану. — Ты бежишь от своей судьбы, хотя на самом деле думаешь, что приближаешься к своей цели. Но это не так. Твой путь лежит через твою судьбу.
«Неужели через ЛАЭС? — подумал Иван с сарказмом. — То-то бы старик Энигма порадовался». Впрочем, она, наверное, каждому так говорит. Дежурная фраза.
Он потер запястье. Ладонь все еще побаливала. Оказывается, для гадания нужна кровь спрашивающего.
— И еще… — Она помедлила. — Тут страшный знак. Я не хотела говорить…
— Да? — Иван смотрел прямо.
— Тут сказано, что ты убьешь своего отца.
Кто он? Еще бы знать.
— Вполне возможно, — сказал Иван спокойно. — Что так и будет.
Ведьма вскинула голову. Иван снова поразился этому жуткому месиву на месте правого глаза, вместо половины лица. Как выстрелило что-то внутри. Какая была женщина! Эх.
— Боги ценят не покорность человека судьбе, — сказала ведьма скрипуче, — но его сопротивление.
* * *
Он вернулся через полчаса, вошел в ее палатку, протянул руку. Ведьма посмотрела внимательно, опять взяла трубку. Затянулась и выпустила горький синий дым.
— Я не буду с тобой спать, — сказала она напрямик.
Иван даже растерялся.
Горсть патронов лежала на его ладони. Биметаллические гильзы тускло отсвечивали.
— Почему?
— Хороший вопрос для человека, который убьет собственного отца. Потому что ты мне нравишься, — ведьма посмотрела на него. Единственный глаз сверкнул. — Потому что, чтобы спать с тем, кто тебе нравится, нужно хоть немного нравится самой себе! А я себя ненавижу.
В ярости она была отвратительно-прекрасна.
В это мгновение Иван понял, как мог Артем, брат Лали, влюбиться в изуродованную ведьму.
— Вообще-то, — сказал Иван холодно, — я принес патроны не для этого.
Лахезис улыбнулась — так, словно видела его насквозь.
— Но ты ведь об этом думал, верно? Иди, Иван, иди. Возможно, когда-нибудь увидимся…
Иван помолчал. Убрал руку.
— Ты нашла свой Парнас? Твой рай для людей искусства? — спросил он.
Лахезис рассмеялась жутким, каркающим смехом.
— Посмотри на меня, Иван, — сказала она. — Что ты видишь? Парнас сделал это со мной.
— То есть? — Иван похолодел.
— Говорили, что это рай для бродяг вроде нас, циркачей. Говорили, что Парнас — станция людей искусств, художников, поэтов, музыкантов, актеров. Говори так же, что попав туда, ты оказываешься в раю. — Она затянулась, выпустила дым уголком рта. Синеватые облачка клубились в полутьме палатки. — И это оказалось правдой. Все было именно так, как нам рассказывали. Мы пришли и были очарованы. Мы восторгались тем, какая красота вокруг, какие все красивые и одухотворенные… Мир и покой. Пока в один прекрасный момент иллюзия не рассеялась.
— И что ты увидела?
Ведьма усмехнулась.
— Пробуждение ото сна может быть жестоким, верно? Развалины. Заброшенная, глухая станция, разбитые окна, выводящие на поверхность. И заросли. Все вокруг оплетено черными лианами. И эти лианы вдруг зашевелились. Пожиратель… на самом деле там сидит пожиратель, Иван. Он съел Максима, силача, он съел фокусника Антонелли… Он съел всех нас.
Иван подался вперед.
— А ты? А тебя?
— О! Он очень старался, этот пожиратель. — Ведьма вновь засмеялась — жутким каркающим смехом. — Но ему удалось съесть только половину меня… Возможно, лучшую, но все-таки половину. А теперь иди, Иван. И дай-то бог, чтобы твои мечты о рае не обернулись встречей с пожирателем.
