– Благодарю Вас за беседу! Она была весьма содержательной! Но прежде чем я уйду, настоятельно советую Вам рассказать о Егоре Каляеве, или о «клоуне», Вашей собаке. Мне кажется, ей будет грозить опасность, если она не узнает от Вас, кто приходил к Каляеву в этот дом, и чем они тут все занимались.
Федот насупился, посмотрел на разрушенную стену, судорожно взмахнул рукой, затем повернулся к своему заскучавшему уже без дела псу и отрывисто залаял, гримасничая и выделяя интонацией те места, которые, как небезосновательно полагал молодой сотрудник, заслуживали особого внимания органов.
– Как ты себя чувствуешь, Иван? – тихим голосом спросил Артемий.
– Как Джимми Хендрикс на фестивале бардовской песни. – морщась, ответил Иван Антонович.
– Все шутишь!
– Какие уж тут шутки!
– К тебе кто-нибудь приходил? – спросил Артемий.
– Да! Всякие там следователи, да еще эти, из ФСБ, – устало ответил Иван Антонович.
– Что спрашивают? – продолжал интересоваться Артемий.
– Спрашивают, кем мне приходился Егор Каляев, и что я у него в ту ночь делал.
– Что отвечаешь? – принужденно зевая, продолжал Артемий, хотя в его голосе начинало чувствоваться волнение.
– Отвечаю, что ничего не помню.
– Правильно делаешь! – улыбнулся Артемий. – Нечего им знать лишнего!
– Да нет! – проговорил Иван Антонович, – Мне бы самому прежде разобраться, что там произошло.
– А что произошло? – настороженно спросил Артемий.
Иван Антонович сглотнул слюну, словно горькую полынь, и тихо произнес:
– Я не знаю! Я ничего не знаю!
Артемий таинственно улыбнулся, хлопнул обеими ладоням по своим коленям и с пожеланием скорейшего выздоровления всем, кто находился с Иваном Антоновичем в одной палате, торопливо удалился.
Как только Артемий оказался в коридоре, он стремительно направился к стойке, за которой сидела обворожительная сестра милосердия. Быстрым движением он склонился над ней и прошептал ей в самое ухо:
– Увы!
Она удивленно подняла глаза.
– Увы, кто-то забыл на подоконнике эту книгу! – прошептал Артемий, протягивая ей до крайности затрепанный том, на обложке которого едва проглядывались тисненые золотом буквы. – Я думаю, это из шестой палаты. Не хочется возвращаться. Дурная примета, а тут еще больница! Да и приятнее получить эту книгу назад из Ваших бархатных рук!
Сестра смутилась и растерянно произнесла в ответ:
– Да-да, конечно!
– Что Вы знаете о Егоре Каляеве? – бодро начал допрос полковник Капронов.
– Не более чем Вы! – с усмешкой ответил Артемий, глядя на огромную папку, лежавшую на казенном столе.
– Будьте конкретнее! – прокашлялся Капронов.
– Пренепременнейше! – с издевкой в голосе отозвался Артемий. – Довожу до вашего сведения, что интересующий вас объект весьма увлекался вопросами религии, хотя на призыв «Надо действовать!», всегда отвечал «Прелюбо!». Очевидно, что подобными сальными шуточками он конспирировал свой подвижнический образ жизни!
Капронов сморщился, словно его попросили лизнуть покрытую волдырями жабу, но продолжал:
– Вы знакомы с книгами, найденными в его библиотеке?
– Я не читаю книг.
– А эту узнаете? – интригующе произнес Капронов, вынимая из ящика стола брошюру с броской обложкой, на которой значилось: «Рево-ever-люция!».
Артемий принялся с показной леностью рассматривать протянутую ему книжицу и через некоторое время вполне спокойно констатировал:
– Книга сия мне не известна, однако беглое ее изучение позволяет судить, что отсутствие ошибок на некоторых ее страницах вполне компенсируется тем, что на остальных их по пять!
– Мне импонирует ваша филологическая подкованность, однако я спрашиваю Вас не об орфографии, а о содержании! – полковник начинал злиться.
– Я думаю, что в государстве, в котором всегда гордились революцией, не следует удивляться ее спорадическим вспышкам. – ответил Артемий.
– Мы говорим не о революции, а о терроризме! – возмутился полковник Капронов. – Взрыв жилого дома! Дюжина раненых! Наш долг, равно как и долг всех порядочных граждан, это прекратить!
– Но это не прекратится даже тогда, когда мы отдалимся от двадцатого века настолько, что археологи будут путать бюстик Дзержинского с Костенковской мадонной.
– Достаточно шуток! Мы предлагаем Вам сотрудничество! – твердо проговорил Капронов.
– Надеюсь, что ваше предложение будет более политкорректным, чем совет евреям использовать мацу в качестве коржей для торта-Наполеон? – с серьезностью в голосе осведомился Артемий.
– У Вас нездоровые ассоциации и масса предубеждений в отношении нашей работы! – отметил полковник.
– Боюсь, что отсутствие предубеждений в отношении вашей работы грозит значительно большими неприятностями. – усмехнулся Артемий.
– Рад, что Вы, хотя и в столь извращенной форме, но понимаете серьезность Вашего положения. – с угрожающим безразличием в голосе произнес Капронов, подписывая пропуск.
– Я тоже весьма рад, что кажущуюся несерьезность собственных высказываний могу компенсировать хотя бы отмеченной вами «серьезностью своего положения». – подчеркнуто вежливо ответил Артемий. – Кстати сказать, надеюсь, что «серьезность моего положения» не предполагает какое-либо новое назначение или присвоение внеочередного звания, например, ефрейтора?
– Вот Ваш пропуск, покажете его дежурному. – устало проговорил Капронов. – При необходимости мы вызовем Вас вновь.
До 1984 года Егор Каляев учился в университете имени Патриса Лумумбы. Ему предстояла счастливая карьера коммунистического миссионера. Великая Cоветская держава готовила его стать «ловцом душ» африканских франкофонов. Теплые страны, слоны, пальмы, свободное владение французскими переводами Маркса. Однако артистичность натуры и саркастический склад ума поставили на всем этом жирный крест.
Однажды в факультетской стенгазете, которую неизменно поручали делать именно Егору, появилась фотография группы камерунских студентов, читающих марксистскую литературу в ленинской комнате. Под фотографией каллиграфическим почерком было выведено: «Красный уголёк». Деканат и спецчасть смысл шутки уловили несколько позже гогочущих студентов и в отместку за собственное опоздание созвали комсомольское собрание, поставив вопрос об отчислении.
Егор же, вместо того, чтобы прилюдно покаяться в содеянном, на вопрос о том, не является ли это простой орфографической ошибкой и не следует ли правильно читать «Красный уголОк», внезапно ответил, что товарищ Сталин не рекомендовал заменять букву ё какой-либо иной буквой, о чем в 1948 году был подписан соответствующий указ, с тех пор исполняемый одним лишь журналом «Огонёк».
