вызывали вертолёт, чтобы перевезти в Голицынский госпиталь. Ежели довезут, то Макс обязательно выкарабкается. Потому что, если в нашей стране и существуют не просто врачи, а волшебники и целители, то они работают именно там. Особенно хирурги. Так что у Мерзкого была ровно одна задача — дотянуть до операционной, и я верю, что он с ней справился.
В госпиталь что ли позвонить? Хотя, кто я для тамошних сотрудников такой? В лучшем случае не пошлют сразу, а в худшем, нарвусь на огромное количество вопросов.
А вот что с Мироном и Саней, мне до сих пор неизвестно. Эдик отмолчался, а оставленные им сотрудники тоже не смогли сказать ничего вменяемого. Они вообще немых изображали, чем раздражали до глубины души.
Впрочем, выбора большого не было. Всё, что мне оставалось, так это сидеть и созерцать горящий огонь в камине, заодно поторапливая внутреннюю регенерацию. Пока получалось не очень. Пулевые ранения, конечно, уже давно превратились в слабо зудящие шрамы, а вот небольшая царапина, оставленная то ли ножом, то ли когтем оборотня, противно ныла и никак не хотела заживать.
Французу, кстати, вообще не помешало бы посетить медицинский стационар. Его в отличии от меня повредили гораздо сильнее, и зелья Моси почему-то практически не помогали. Он даже дом осматривать не стал. Как упал в кресло возле камина, так и сидел в нём, глядя в потолок бессмысленным взглядом.
Как на мой непрофессиональный взгляд, у юноши вообще начинала подниматься температура. Очень бы хотелось ошибаться, но что-то мне подсказывает, что мы стали жертвой непонятного яда. Кто его знает, чем это чудовище питалось на досуге? Может быть, вообще падалью какой-нибудь кормилось, а трупный яд, знаете ли, это весьма противная штука.
Эдик на мою просьбу о враче вроде и отреагировал, но как-то недостаточно уверенно. Он вообще очень торопился вернуться в аэропорт и явно не желал со мной разговаривать. Наорать, наверное, хотел. Лучше бы, и впрямь, наорал. Молчание и неизвестность входят в десятку самых изощренных пыток, которые только придумало человечество.
Что вообще происходит? Мне очень хотелось обсудить происходящее с кем-то, но с собеседниками пока что было туго. Разморённый теплом камина Еремеев дремал, укрывшись пледом прямо в кресле, а сотрудники госбезопасности по-прежнему изображали глухонемых, спрятавшись на кухне. Сюда бы Мирона…
Воспоминание о напарнике отозвалось очередным приступом боли, особенно осознавая собственное бессилие. Что вообще произошло?
Так, начинаем по порядку. В Москве умер очередной олигарх. Владелец заводов, газет, пароходов, известный в миру, как господин Еремеев. Казалось бы, рядовое событие. Ну, умер и умер. Не первый и не последний.
Банальная ситуация, если бы только не одно но. Смертью уважаемого миллиардера не заинтересовался один полковник госбезопасности. Я уж не знаю, где и когда скромный госслужащий умудрился познакомиться с олигархом Еремеевым, но факт оставался фактом. Эти двое были знакомы, причём явно достаточно давно и неплохо. Впрочем, надо отдать должное Эдику, у него находились приятели в самых разных кругах нашего общества.
Но я помню, что нас с Мироном тогда поразило совсем другое. Эдик выглядел действительно опечаленным гибелью Еремеева. Это было настолько удивительно, что мы поначалу даже своим глазам не поверили. Казалось, что ещё чуть-чуть и на глазах полковника выступят слёзы.
Человеколюбием Эдик никогда не отличался, так что вряд ли он просто расстроился чьей-то смерти. Погибший должен был быть действительно дорог полковнику, но разве так бывает. Я например, не уверен, что Эдик будет лить крокодильи слезы на моих похоронах.
Так что эмоции безопасника настолько не вязались с существующей действительностью, что мы с Мироном даже не попытались возмутиться очередной просьбе о помощи. Хотя давно пора было привыкнуть, что ничем хорошим подобные просьбы не заканчиваются.
— Господин Еремеев оставил огромное наследство, — глухо вещал Эдик, глядя куда-то в пустоту. — И для государства очень важно, чтобы это состояние не оказалось растащено по кускам в разные стороны.
Я ещё помню подумал про себя, что всё равно ж растащат, но вслух произносить подобную крамолу постеснялся. Полковник помолчал, негромко кашлянул, а затем продолжил.
— Немногие знают, но у Еремеева есть наследник. Родной внук, человек, в чьих жилах течёт его кровь. Мы должны сделать так, чтобы этот юноша получил причитающееся ему по праву. Так сказать, проконтролировать этот процесс…
Тоже, кстати, нестыковочка. Если наследство получит внук, то какая польза от этого государству. Но индюк большой, ему видней. Нас то вроде как о мелочи попросили, проконтролировать…
Проконтролировали, мать его… Это ж хорошо ещё, что у меня в одном месте пофорсить зачесалось, и поэтому я всю эту канитель с торжественной встречей практически у трапа самолёта организовать решился. А так получается, что если бы не эта отчаянная авантюра, то и наследников бы у олигарха не осталось.
Впрочем, история не терпит сослагательного наклонения. Всё уже произошло. Вот он, наследник, сидит уставший в кресле, сопит в две дырочки… Плохо правда сопит, болезненно очень… Ему бы доктора…
И словно услышав мои мысли, в коридоре раздались шаги. В комнату заглянул один из подчинённых Эдика, внимательно посмотрел на меня, затем на французика, затем снова на меня и сказал:
— Там доктор приехала. Звать?
— Звать, звать, — кивнул я, непроизвольно отмечая про себя, что слово «приглашать» прозвучало бы сейчас более уместно. Впрочем, я тоже к специалистам изящной словесности никогда не относился, поэтому и выпендривался исключительно мысленно, не пытаясь показаться высоковоспитанным лордом.
Однако, жизнь в очередной раз доказала мне, что выёживаться плохо.
— Ну чё тут? Зар-раза, не развернёшься! — в дверь полубоком протиснулась не очень высокая, но зато плотно сбитая женщина неопределённого возраста. Очень бы хотелось сейчас описать её внешность, но с этим, наверное, будут проблемы.
Знаете, с годами внешность слабой половины человечества у всех его представительниц меняется очень по-разному.
Одним провидение оставляет точёную фигуру, щедро сдабривая её морщинами в самых неподходящих местах. Лично я таких женщин называю «счастливицами». Как правило, они прекрасно осознают, какой «счастливый билет фортуны» получили и с лихвой компенсируют все возрастные недостатки средствами современной косметики. Бывает посмотришь на улице и челюсть сама собой отвисать начинает! Идёт, по тротуару каблучками цокает, талия осиная, ниже талии все подтянуто, выше подчёркнуто… Не женщина, а мечта поэта!
Догоняешь, смотришь в глаза и в этот момент челюсть окончательно отправляется в свободное падение. На тебя смотрит бабушка. Да, на каблуках! Да, в шикарном платье, которое не всякая двадцатилетняя надеть рискнёт, а по возрасту лет семьдесят, и как ты не ври сам себе, но на восемнадцать она не потянет.
И ведь эта красотка
