Когда маркграф говорил мне о том, что передаст со мной посылку для ольмюцкого короля, я и подумать не мог, что она занимает собой целый литерный эшелон с двумя большими паровозами на колесах по два метра в диаметре. В эшелоне в основном цистерны с керосином — Реция все же нефтеносная провинция. Пара опломбированных теплушек с каким-то грузом. Вагон охраны. Классный плацкартный вагон для сопровождающих лиц. И личный салон-вагон маркграфа для меня — единственный в составе на четырех осях.
В сопровождающие меня лица попали два полных расчета горных трехдюймовок с опытными наводчиками и шесть пулеметных расчетов — экипаж одной бронеплощадки будущего бронепоезда, пусть и названного в честь огемской княгини, по мнению маркграфа, должен быть чисто рецким. Утрясти бюрократические проблемы он взял на себя.
Охрана фельдпочты.
Вагонные проводники.
И стюард салон-вагона.
Так что салон-вагон можно рассматривать мне исключительно как комплимент от маркграфа. Понял он, что поднимется в деньгах на моих изобретениях.
Утром последнего дня, не дожидаясь оформления патентов, только по скорой местной экспертизе, меня по предложению маркграфа торжественно приняли в члены-корреспонденты Рецкого политехнического общества, которое тут заменяло Академию наук. И обязали корреспондировать руководству этого самого общества обо всех технических новинках, которые я увижу в дальних краях.
Затем в конторе нотариуса в обмен на лицензии производства моих оптических игрушек оформил мне канцелярский сморчок сертификат на два процента уставного капитала в мануфактуре на паях «Рецкое стекло», которая в основном производила бутылки для винодельческих хозяйств — золотое дно, если посчитать, что я буду получать два процента прибыли со всего производства.
Председателем правления мануфактуры был сам маркграф — кто бы сомневался? Я так нет. Он же владел и контрольным паем в пятьдесят четыре процента, от которого и откусил мою долю. Не такую уж и маленькую, если приглядеться. В реестре пайщиков только один (не считая самого маркграфа, разумеется) имел семь процентов. Остальные же довольствовались одним, двумя или тремя паями. В основном это были владельцы крупных винодельческих хозяйств — славы Реции.
Один пай равнялся одному проценту и составлял пятьсот золотых кройцеров. Объявленный капитал с моей доли, таким образом, составлял тысячу, с которых я, пока нахожусь на военной службе, не плачу никаких налогов. А гражданские лица за объявленный капитал отстегивали в казну по полтора процента в год. Один процент империи. Полпроцента Реции. Сделали это так, чтобы не было в государстве соблазна грюндерства пустышек, через которые легко проводить разные мошенничества.
Это еще по-божески, учитывая, что я отдал «Рецкому стеклу» только все заявки, относящиеся к оптике. За остальные патентные заявки я вчера честно заплатил поверенному, взяв с него письменное обязательство не отдавать мои лицензии в одни руки. Минимум в четыре-пять компаний, чтобы была конкуренция за качество среди них. И обязательно хоть одна такая фирма должна располагаться в Реции.
Сговорились на десяти процентах его куртажа. Ох, и дам я все же в глаз тому поверенному в Будвице…
А вообще, чувствую, что становлюсь просто акулой капитализма. Совладелец я уже двух промышленных предприятий.
Заводчик.
Фабрикант.
А ведь только год прошел с того момента, когда я с гор на равнины спустился.
Увидев, что я украдкой смотрю на часы, скучающий маркграф заметил:
— Не суетись, Савва. Успеешь ты на поезд.
— Да я, ваша светлость, и билет еще не приобрел, — пояснил я свою проблему.
— На литерном составе поедешь… по войсковому литеру, — скаламбурил маркграф. — Отправление поезда… как скажем сами машинисту, — хохотнул он собственной шутке. — Так что опоздать на этот поезд ты в принципе не сможешь.
— Да я хотел еще доплатить за первый класс… ехать долго, — промямлил я.
— Будет тебе первый класс, Савва. И без доплаты, — заверил меня правитель земли рецкой.
И обманул.
Не первый класс оказался, а люкс.
Таких салон-вагонов всего два десятка на всю империю бегало. Роскошь неимоверная. Мой денщик и от первого класса тут балдеет до головокружения, а в салон-вагоне так вообще в ступор впал.
— Живут же люди… — только и смог он выдохнуть.
За нами в салон вошел личный адъютант маркграфа, моложавый блондин в майорском чине.
— У вас все в порядке, господа?
— Пока да… Благодарю, — ответил я. — Осваиваемся.
— Как только соберетесь отправляться, не сочтите за труд — маякните мне на перрон. Я дам команду машинисту трогаться.
Поезд стучал колесами на стыках. Паровоз время от времени повизгивал свистком. За окном проплывали знакомые пейзажи, только в обратную сторону. И с большей скоростью. На маленьких станциях нас вообще не останавливали — пролетали их со свистом. В прямом смысле этого слова. Причем свистели оба паровоза.
Обычного паровозного дыма видно не было.
— На рецком горючем камне идут, — объяснил стюард.
В вагоне нас было шестеро.
Я с денщиком в салоне.
Девочки с сыном в купе.
Стюард, он же проводник салон-вагона, который с полотенцем через локоть наливал нам в резные лиловые хрустальные стаканы выдержанное красное вино.
— Ох, командир, вижу, судьба тебя балует, и ты все ликом ее любуешься, — с завистью сказал денщик, поставив пустой стакан на стол.
— Да нет. Разок она мне тут и задницу показала, — промолвил я.
— И как? — поднял брови Тавор.
— Как показала, так и раком встала, — засмеялся я. — Сам же меня из тюрьмы забирал.
И отправив стюарда к себе, задал я захмелевшему денщику давно занимающий меня вопрос:
— Тавор, ты на меня самому Бисеру стучишь или помельче кому рангом? — и пристально посмотрел ему в глаза.
— Командир, да я… — попытался денщик божиться.
— Не врать! — прикрикнул я.
— Адъютанту Бисера, — сознался Тавор.
— Так-то лучше. Молодец. Продолжай дальше.
— Что продолжать, командир? — округлил он глаза.
— Стучать. Мне скрывать нечего. Кстати, какое у тебя настоящее звание?
— Гвардии унтер-офицер, — сознался Тавор.
— Кем до меня служил?
— Денщиком у королевского адъютанта. Но с вами мне нравится больше.
— Генерал тебе не наливал? — усмехнулся я.
— Наливал, но… выглядело это так, будто он дворовому человеку великую милость оказывал. — Вы меня не прогоните, командир?
— Нет. Ни к чему это. Уберу тебя, пришлют другого. Те же яйца, только в профиль. А к тебе я уже привык. Но… залезешь на няньку — женю, и согласия твоего не спрошу, — постучал я пальцем по столешнице.
